Александр Прозоров - Последняя битва

Ознакомительный фрагмент

— Это он! — уверенно кивнул князь.

— Путь к нему прямой и понятный, от главной площади через ворота по тракту. И сказывал гышпанец, коли по самой широкой и ухоженной дороге ехать, то аккурат до него и доберешься. Бургос и Мадрид, города большие, по пути встретиться должны. Это дабы не заплутать. Коли о них спрашивать, любой раб дорогу укажет.

— Далеко?

— Десять дней пути, коли дожди не начнутся.

— Хорошо. — Это было все, что требовалось знать князю Сакульскому. — Давай сочтемся, и я поеду.

— Дык как же я сочтусь за товар твой, княже, пока покупатель его не осмотрит и задатка не даст? Опять же тебе, вестимо, здешние монеты надобны, а не русские.

— Вот, проклятье, — сплюнул Зверев. — Не одно, так другое. Да, ты прав, серебро мне надобно здешнее… Ладно, жди своего сотоварища. Я пока с холопами место поищу, где искупаться можно. Коли бани нет, хоть освежусь немного.

Найти место для купания возле портового города труда не составило. Большая часть берега в бухте представляла огромное количество небольших пляжиков, перемежающихся скалами. Места, не пригодные ни для выпаса скота, ни для земледелия, а потому — совершенно безлюдные. Андрей под присмотром холопов с наслаждением искупался в прохладных волнах сам, избавляясь от многодневного пота, переоделся в чистое, потом загнал в воду холопов. Немного погрелся на солнышке, любуясь с камней проплывающими под пышными россыпями парусов каравеллами, и отправился в город.

Здесь команда с помощью плечистых испанских амбалов уже опустошала трюмы ушкуя, перегружая на запряженные волами возы дубовые бочки и сальные рогожи с разнообразным железом.

— Эй, купец! — окликнул старшего Житоложина Зверев. — Вижу, дело у тебя ладится.

— Как есть ладится! — встрепенулся наблюдающий с кормы за работой Юрий. — По-доброму все идет, по-доброму. Иду, княже, иду. Все как есть, без обману…

Он засуетился, словно не зная, как спуститься, неуклюже спрыгнул, пробежал по палубе, выскочил на причал.

— Вот, все здесь, все здесь… — Он полез за пазуху, достал небольшой, но тяжело позвякивающий замшевый мешочек, взвесил в руке и протянул Андрею: — За меха. Семнадцать дублонов — это золотые рубли такие здешние — и девять эскудо. Они вроде как половинка от дублона каждый. Кони же — вон, на краю площади дожидаются, дабы погрузке не мешали. Четыре резвых скакуна с упряжью.

— Мой долг за путешествие уже вычел?

— Не беспокойся, княже… — Купец глянул куда-то ему через плечо.

— Пахом, — повернувшись, приказал Зверев. — Вещи мои из каюты забери.

Дядька кивнул, вспрыгнул на борт, шагнул внутрь. Князь же, скользнув по причалу взглядом, отметил, что ушкуйники, оставив бочки и рогожи, замерли, выжидающе глядя на своего хозяина.

«Нешто придавить и ограбить тут задумали? — мысленно удивился Зверев, высвобождая рукоять сабли из-под полы кафтана. — Посреди города? На глазах десятков свидетелей?»

— Тут дело такое, княже… — замялся Житоложин и снова сунул руку за пазуху. — Вот еще десять дублонов от нас с братом. И люди все от доли своей отказываются, то еще десять дублонов выйдет. Сделай милость, уступи образ чудотворный.

— Да как же я его уступлю? Жене я его везу! Подарок из отчей земли.

— Уступи, княже, смилуйся над людьми грешными, — перекрестился купец. — К чему он тебе на суше? Нам же в море буйное опять отправляться. Да и не раз туда еще уходить. Пожалей семьи наши, детишек малых. Животы наши пожалей. Уступи икону, век за тебя Бога молить будем.

— Уступи княже, уступи! Пожалей! Смилуйся! — Корабельщики, оставившие свои дела, один за другим начали опускаться на колени, истово креститься. — Оставь ушкую нашему покровителя небесного, пожалей!

— Вот те раз… — изумленно пробормотал Андрей, никак не ожидавший такого поворота. — Вот и еще одно чудо сотворилось.

Впрочем, ученик волхва знал не только то, что икона в нынешнем ее виде все еще остается просто картинкой на куске доски. Он знал, что чудотворными любые предметы становятся благодаря вере, чувству, молитвам, долгому и искреннему поклонению. Пропитанная добротой и надеждой, намоленная смертными икона рано или поздно действительно станет тем, чем ее считают: чудотворным целительным и спасительным образом, способным стать на пути беды, остановить ее не своей — а той силой, что вложили в него сами люди.

— Веруйте, и воздастся вам по вере вашей, — прикусил губу князь. Мотнул головой, вздохнул: — Не мне перечить высшей воле. Видно, судьба. Пахом! Сумку мне дай.

— Слушаю, Андрей Васильевич! — перебрался на причал дядька. Чересседельная сумка лежала у него на плече. Зверев откинул клапан, достал заветный сверток. Хотел было развернуть — но вдруг передумал и отдал купцу как есть, в войлоке:

— Вот, он ваш!

— Свят, свят! Слава князю! Слава Господу нашему! Вседержителю и промыслу его! — со всех сторон радостно заголосили ушкуйники.

— Благодарствую тебе, Андрей Васильевич, — прижав икону к груди, низко поклонился ему старший Житоложин. — Век помнить будем. По гроб жизни молить. Вот, княже, возьми. Двадцать дублонов тут, как уговаривались.

— С ума сошел? — отшатнулся от протянутого кошеля ученик колдуна. — За чудо плату не берут! Ваша икона отныне. И долг за нее на вас. Она вас спасать станет — и вы сирых и слабых помощью своей не забывайте. Как это у вас… у нас… У нас, христиан, принято.

Его оговорки никто не заметил. Кланялись, благодарили, норовили поцеловать руку.

— Все, хватит, хватит! — попятился Зверев. — Вы люди добрые, и пусть море будет к вам добрым. Купец, лошади мои где?

— Вон, княже, коновязь возле часовни каменной, — указал подбородком Житоложин, крепко удерживая в объятиях драгоценный подарок. — Их там всего четыре и есть.

— Бывай тогда, человек торговый, — кивнул ему Андрей. — Бог даст, свидимся.

Холопы уже шли вперед. Проверили подпруги, узду, перекинули через холки сумы со скромными походными припасами. Самого высокого скакуна подвели князю, Пахом придержал стремя.

— Ты бы меня еще подсадил, как старого деда, — беззлобно попрекнул его Андрей, выпрямляясь в седле. — Значит, путь наш через главную площадь должен идти. От моря, через площадь к воротам, и за ними по самой накатанной дороге.

— Послушай, мил человек, — обратился Пахом к какому-то лавочнику в короткой суконной куртке и широкополой треуголке. — Где тут главная площадь у вас?

Тот непонимающе развел руками и поспешил дальше, громко стуча деревянными туфлями. Илья попытался расспросить другого горожанина, но и он только пожал плечами. Здесь, на западном краю континента, в самом дальнем тупике обитаемой земли, вдали от человеческой цивилизации, русской речи не понимал, похоже, вообще никто.