Константин Соловьев - Геносказка

Ознакомительный фрагмент

Были и другие жуткие истории, рассказанные под аккомпанемент тихого скрипа резака. Про пекаря Палотье, что съел в лесу выглядящую сочной ягоду, а через день оброс шерстью, обратился вурколаком и был травлен сеньорами на охоте. Про мехоса Паабо, который решил, что его гидравлическое тело может пройти сквозь весь Ярнвинд, но был искусан мутировавшими термитами со слюной на основе кремниевого клея и обратился в неподвижную статую в самой чаще, так и не опустив топора. Про городского геномастера Гершензона, двадцать лет собиравшего в лесу плоды и возвращавшегося невредимым, а к исходу двадцать первого пойманного и заживо переваренного хищным деревом.

И все эти истории одна за другой оживали в воспоминаниях Гензеля, пока они с Гретель пробирались чащей Железного леса. Несмотря на то что все истории без исключения были жутковаты, Гензель вспоминал отца с благодарностью. Эти истории научили его относиться к умирающему лесу с осторожностью и почтением, не тревожить его лишний раз и вообще по возможности к нему не прикасаться.

Один раз Гретель хотела перейти глубокий овраг по длинному и толстому корню, но Гензель задержал ее. Не зря — стоило бросить на корень небольшой камешек, как корень зашипел, извернулся кольцом, и на его поверхности выступили сотни крошечных зазубренных пластин. Окажись на нем человек — уже превратился бы в кровавую мешанину на дне оврага. В другой раз они чуть было не угодили на обед стае хищных растений, выглядевших как самые обычные цветы. В этот раз их спас случай: какая-то мелкая лесная тварь решила срезать путь через заросли и была мгновенно растерзана — бутоны цветов оказались крошечными, но невероятно сильными пастями, с легкостью вырывавшими из тела жертвы куски мяса. Через считаные секунды от твари остался лишь распластанный скелет — его костями, судя по всему, охотник побрезговал. Гензель рассудил, что и человеческое мясо покажется этим кровожадным существам вполне достойным продолжением трапезы.

В этом лесу двое беспомощных детей, несомненно, были бы настоящим подарком для плотоядных животных и растений, из которых мало кто помнил вкус сладкого, с минимумом генетических дефектов мяса…

Гензель и Гретель шли практически наугад, не руководствуясь никакими ориентирами, — ориентиров здесь, в самой чаще, попросту не существовало, и даже расположение солнца невозможно было определить. Гензель лишь надеялся, что они не петляют кругами. В этом случае надежды на спасение нет. Железный лес мало-помалу выпьет из них все соки, как паук — из попавших в паутину мух. А Гензель уже начал чувствовать себя слабой и сонной осенней мухой. Каждый шаг вытягивал в десять раз больше сил, чем в Шлараффенланде, а голод казался не в пример более резким и требовательным. Еще не минуло двух суток с тех пор, как отец отвел их в лес, а Гензель уже чувствовал себя так, словно отшагал полсвета в железных башмаках. Желудок его сморщился, ссохся и превратился в одну крошечную ноющую раковую опухоль.

Гретель, несомненно, приходилось еще сложнее, но она ни разу не пожаловалась брату. Старалась идти вровень с ним, не просила сделать перерыв, не вспоминала про пищу. Гензель, мысленно усмехнувшись, подумал, что в этой тощей бледной девчонке куда больше сил, чем кажется на первый взгляд. Но она была всего лишь ребенком. Время от времени она начинала отставать от брата, прихрамывать и закусывать губу.

— Давай сделаем привал, Гретель, что-то я устал, — приходилось говорить Гензелю в такие моменты. — Измотайся я что-то. Мне бы дух чуть-чуть перевести.

— Давай минутку посидим, братец, — покорно говорила она, оправляя изорванный и болтающийся лохмотьями подол.

Потом они поднимались и вновь брели вперед, обходя стороной деревья, поросшие изогнутыми черными когтями, болотные кочки, похожие на чьи-то разлагающиеся головы с треснувшими черепами, и лианы, кажущиеся распотрошенным и развешанным на ветвях кишечником.

Стали ли они ближе к Шлараффенланду? Гензель не знал этого. Они шли уже долго, очень долго, куда дольше, чем вел их отец. Значит, стучала крохотной серебряной птичкой в висок неутешительная мысль, они шли по неверному направлению. Но как выбрать верное в том месте, где никаких направлений и вовсе нет? Последний раз они видели тропинку вчерашним вечером, когда бежали в поисках катышков. Но в темноте, видно, сошли с нее, а новых все не появлялось. Не удивительно — кто будет натаптывать тропинки в Железном лесу?..

Здесь отказывало даже чувство времени. Гензель с трудом представлял, сколько они идут и сколько осталось до заката. Иной раз казалось, что они проснулись час назад, иной — что должно было пройти уже два-три дня. Гензель невесело подумал о том, что яд Железного леса пропитал даже само время, теперь оно тоже больно и чуждо всему человеческому. Но надо было идти, пусть даже без направления и времени. Это он чувствовал так же безошибочно, как распознавал врагов в неприметных на вид деревьях. Стоит надолго остановиться — и все, пропали.

«Надо идти, — говорил он себе, подбадривая взглядом Гретель. — Представь, что это просто прогулка по обычному лесу…»

Постоянно нависшая опасность сжимала череп, точно обручи — разбухшую с годами пивную бочку. Гензель шел, стараясь ступать бесшумно, обходя любые подозрительные места, хоть чем-то выделяющиеся среди умирающих деревьев, и постоянно держал руку на рукояти ножа. Но голод, как оказалось, был еще худшим врагом. Сперва он лишь шуршал, как крыса в подполе, но с каждой минутой делался все сильнее и наглее. Он подтачивал решимость, вытягивал силы, копался во внутренностях колючими жадными лапами.

Ужасно хотелось есть. Гензель боялся признаться самому себе в этом желании, как будто оно могло обрести над ним власть, стоило лишь признать его существование. «Не хочу я есть, — думал он, ощущая, как ворчит желудок. — Недавно только ел, куда еще! Прав был отец, бездонное брюхо какое-то! А ну молчок там, в подвале!..»

Тюбик с пищевой смесью он хотел приберечь на завтрашний день. Но понял, что Гретель он понадобится гораздо раньше. Иначе она просто не сможет идти. Молча достал из кармана, протянул ей.

— Пополам! — запротестовала она.

Пришлось делить тюбик ножом надвое. Обычно пищевая смесь казалась Гензелю сухой, безвкусной и пахнущей чем-то затхлым, но сейчас она таяла во рту, впитываясь, казалось, в слизистую и совершенно не доходя до желудка. Он высосал свою половинку тюбика насухо и с огорчением заметил, что не стал сытее даже на самую малость. Только раздразнил аппетит, и без того клокочущий внутри.

Будь они сейчас дома, в Шлараффенланде, Мачеха уже давно накормила бы их. Еда из ее рук была скудной, однообразной и редко вкусной. Как рачительная хозяйка, Мачеха полагала, что назначение еды — поддерживать жизненные силы, и только. Но сейчас Гензель был бы рад обычной белковой похлебке не меньше, чем блюдам, что подают в графском дворце на серебряных подносах. Если бы, конечно, в эту минуту сама Мачеха не пировала бы ими, непутевыми детьми… Гензель представил, как слуги Мачехи, исполнительные и грозные анэнцефалы, тащат их с Гретель в подземелье, где уже жадно скрежещут разделочные ножи, — и случилось чудо, голод как будто немного отступил.