Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – лорд-протектор

Ознакомительный фрагмент

Стражи у выхода вытянулись, я сказал: «Вольно», охраняют пока не ворота в донжон, а пустой проем. Здесь пока нет ворот, как и в саму крепость: против простых дружно возражают все рыцари, а поставить вычурные требует времени.

С широкого крыльца, не то мраморного, не то еще из какого-то не самого дешевого камня, я вдохнул ароматный вечерний воздух. Далеко-далеко над стеной возвышаются синеющие к вечеру горы, все еще свежо и чисто вздымаются из пооранжевевших облаков. Над ними бездонное покрасневшее небо, уже грозное и грозящее огнем…

Деревьев и вообще долину отсюда не видно, но и она, как полагаю, сейчас из зеленого быстро окрашивается в багровый цвет заката, по ней от приземистых деревьев бегут длинные черные тени, такие непропорционально грозные в сравнении с мелкими и невзрачными стволами…

Может, мелькнула мысль, выехать к Хребту прямо сейчас? Ну и что, если на ночь? Ни Зайчик, ни Бобик ночи не боятся. Зато сразу успею войти в курс дела, что уже сделано, что нужно сделать…

Говорят, мы быстро подмечаем в себе малейшие достоинства и медленно обнаруживаем недостатки, но я не таков, я недостатков вообще не имею, у меня одни достоинства, потому я без всяких колебаний свистнул конюху.

Он примчался, глаза преданные, руки по швам.

– Что угодно вашей светлости?

– Оседлай Зайчика! – велел я.

Он охнул:

– Ваша светлость, куда на ночь глядя?.. Говорят, здесь темные призраки оживают с заходом солнца…

– Вот и хорошо, – сказал я. – Будет с кем перемолвиться по дороге. Если, конечно, они за мной поспеют.

– Как скажете, ваша светлость, – ответил он послушно и как-то обреченно.

Тоже заботится, мелькнуло в голове. Да, теперь я – надежда. Они все предпочли бы посадить меня в стеклянную банку с ватой и держать в безопасном месте.

Зайчик выбежал весело и беззаботно, конюх с вымученной улыбкой висел на удилах, делая вид, что все-таки руководит конем. Под брюхом болтается незатянутый ремень подпруги, помощники конюха выбежали следом и торопливо затягивали, поправляли, сдували пылинки.

Я приготовился вскочить в седло, со стороны входа в крепость прогрохотали конские копыта. Во двор ворвался на полном скаку, высекая стальными подковами искры, измученный жеребец. С удил срываются лохмотья желтой пены, всадник прижимается к его шее, почти зарывшись в гриву, – низкорослый и щуплый воин, почти мальчишка.

Соскочил он достаточно бодро, конь растопырил все четыре и тяжело хрипел. Его подхватили под уздцы и повели по двору, чтобы охладился медленно.

Воин смотрел на меня сияющими глазами, впервые видит великого и ужасного гроссграфа так близко.

– Ваша милость, – крикнул он срывающимся голосом, – вам срочное сообщение от сэра Уорвика!

– Давай, – сказал я благодушно, – это лорд замка Кнаттерфель?

– Кнаттервиль, ваша светлость!

– Ах да, – сказал я, – вечно путаю… И что там такое случилось?

Он выпалил, выпучивая глаза и приподнимаясь на цыпочки, чтобы быть выше и значительнее:

– На замок было совершено нападение!

Я вздрогнул.

– На замок Кнаттерфель… тьфу, Кнаттервиль?

– Да, ваша милость!

– И… отбиться удалось? Или замок захвачен?

– Нет, сэр Ричард. Да, сэр Ричард! Отбились с большим уроном для нападавших, хотя часть сумела прорваться в замок. Но сэр Уорвик послал меня сообщить, что, возможно, попытку повторят. Он будет, конечно, настороже, но замок не готов ни к осаде, ни к штурму.

– Кто сделал такое? – потребовал я.

Он взглянул виновато.

– Напали ночью, никто не ожидал. Они как-то сумели перелезть через стену… она там совсем низкая… был бой, но сэр Уорвик и его рыцари умело защищали все проходы в замок, и те, когда увидели, что врасплох не удалось, отступили. Одежда на убитых дорогая, как и доспехи, но ни одного знатного не оказалось… Так что неизвестно, кто напал. И зачем.

В дверном проеме появился барон Альбрехт. Он ничего не говорил и даже не двигался, но посланец пару раз зыркнул на него, барон умеет производить впечатление, потом уставился на меня.

– Что прикажете, ваша светлость?

Я не успел сообразить, в голове каша, барон проговорил медленно и раздумывающе:

– Я бы предположил, что негодяи пытались выкрасть леди Лоралею.

– Почему? – спросил я.

Он ответил хладнокровно:

– А вы как думаете? Больше ничем тот замок не примечателен. И раньше на него, как я помню, вообще никто не нападал в силу его незначительности.

– Леди Лоралею? – переспросил я. – Да, конечно… Вообще-то она, вспоминаю, в самом деле дивно хороша. А если у здешних мужчин нет более высоких целей, то дерутся из-за баб-с. Благородная дурь, так сказать. Эх, в тоннель бы вас всех запрячь, ни о каких бабах бы не думали! От безделья бесятся… Хорошо! Я прибуду лично, разберусь.

Посланец вытянулся, даже на цыпочки привстал.

– Я поскачу, сообщу?

Я покачал головой.

– Отдыхай.

Он всполошился, начал разводить руками, глаза круглые:

– Сэр… но нужно сообщить, что прибывает лорд! Пусть приготовятся… Мне бы только коня сменить.

– Отдыхай, – повторил я строже. – Иди, пусть тебя покормят.

Старший слуга дернул его за рукав, гонец поспешно поклонился и неохотно отправился с ним. Я сдержал вздох, это мелочи, нефиг жаловаться, все пока идет гладко. На Зайчике я туда и обратно смотаюсь за ночь, все решу и все устрою, не успеют и «мама» сказать.

Всякий человек себя любит. И вообще он любит себя больше всего на свете, что и понятно. И никто не любит человека больше, чем он сам. Единственное исключение – собака, действительно любит человека больше, чем он себя, восхищается им, уверена, что он самый-самый замечательный во всем, и вообще обожает смотреть на него, а себя считает счастливой уже тем, что принадлежит ему.

Бобик мчится впереди, огромный и черный, иногда исчезает за ближайшими деревьями, но вскоре выпрыгивает совсем в другом месте, в глазах ликующая радость, что видит нас, а когда мы встречаемся взглядами, я всякий раз вижу в его глазах любовь и обожание.

Солнце опускается все ниже, встречный ветер непривычно холодный, от деревьев и скал падает призрачно-пепельная тень. Там за горизонтом таится печальная и суровая тьма. Она вынырнет и мгновенно пронесется по земле, подминая все, как только скроется верхний краешек солнца.

Я придержал коня: наперерез несется всадник на темном коне, худощавый, в бархатной шляпе с большим искрящимся пером, в темном, богато расшитом камзоле, вообще вся одежда отличается странным соединением простоты ткани и дороговизны отделки.

Он издали снял шляпу и отвесил поклон, а когда приблизился, крикнул дружелюбно:

– Рад встретить в этих пустых местах живого человека!.. Куда путь держите, сэр?