Владимир Романовский - Год Мамонта

Ближе к вечеру, бредя по улице меж убогих изб, Зигвард заприметил добротно построенный дом — двухэтажный, ровный, симметричный, с правильной кровлей. Справа от крыльца, вплотную к стене, высилось какое-то сооружение из камня и жести. Подойдя ближе, Зигвард понял, что это печь. От печи отходила жестяная труба и скрывалась под крыльцом. Какой-то механизм, подумал Зигвард. Он ступил на первую ступеньку и почувствовал, что от крыльца исходит тепло. Дверь дома бесшумно (!) отворилась и на крыльцо выступил здоровенный рыжий детина в полушубке. Не обращая никакого внимания на Зигварда, он сел на верхнюю ступеньку, вставил в рот соломинку, и стал ее жевать, неотрывно глядя на высившийся позади (Зигвард обернулся) горный хребет, утыканный голыми и вечнозелеными деревьями и присыпанный снегом.

— Хо, — сказал Зигвард. — как зовут тебя, парень?

Детина безучастно посмотрел на него, помолчал, и сказал равнодушно:

— Иауа.

— Н-да, — сказал Зигвард.

Детина не ответил. Зигвард не был уверен, что такое Иауа — имя ли, или просто кникическое вежливое восклицание.

Дверь снова открылась, и на крыльцо вышел средних лет мужик, такого же роста и телосложения, что и детина, и такой же рыжий. Он сел рядом с детиной и тоже вставил в рот соломинку.

— А тебя как зовут?

— Аи, — откликнулся мужик.

— Хороший вечер, не правда ли?

— Да.

Помолчали.

— Вам как удобнее — по-славски или по-ниверийски? — спросил Зигвард.

— Одинаково, — сказал Аи.

— Это я все к чему, — объяснил Зигвард, — любопытный я очень. Иду по улице, смотрю на этот вот дом. Хороший дом, добротный. А кругом хибарки.

Аи улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Хороший дом.

— Вы, кникичи, очень неразговорчивы все-таки, — заметил Зигвард.

— Зима, — объяснил Аи.

— А женщины у вас тут есть свободные? — спросил Зигвард.

Помолчали.

— А летом вы больше разговариваете?

— Летом?

— Летом.

Аи задумался.

— Пожалуй, нет. Бабы тараторят. Мужчины умнее.

— Дом-то сами строили? — спросил Зигвард.

— Сами. Не совсем. Помогал тут один. Указывал, чего и как. Не местный.

— Слав?

— Нивериец. Старенький, борода до пояса. Говорит много, но не попусту. Дочка у него. Хочу на ней сына вот женить, а он упирается.

— И где же этот нивериец живет?

— А вон дерево видишь? Вон там. Елка. Вот от той елки направо, верст пять. Или семь.

Зигвард поглядел в означенном направлении. В лучах заходящего солнца «вон там» елок не было, но стояла одинокая сосна.

Зигвард поблагодарил Аи и Иауа, вернулся к шатру, оседлал коня, и поскакал — сперва до сосны, а там направо, по оледенелой тропинке.

Версты через три показалось еще одно поселение. Вообще в Кникиче так везде жили — пучками, и пучки эти названий не имели, а все больше от елки направо столько-то верст. Названия выдумываются, чтобы упоминать в разговорах, а разговаривали тут мало. Впрочем, возможно, более разговорчивые женщины употребляли какие-нибудь названия, но с момента прибытия в Кникич, а прошли уже целые сутки, Зигвард видел только двух женщин — одну с вязанкой дров, другую с ржавым сломанным плугом.

Селение-пучок, как и предыдущие, состояло из хибарок, но в конце единственной улицы высился двухэтажный добротный дом, а чуть в стороне от улицы Зигвард обнаружил наполовину построенный деревянный храм, вполне ниверийского типа. Возможно, строительство прекратилось из-за наступления зимы и должно было возобновиться весной.

Зигвард постучал было в дверь кулаком в рукавице, как вдруг заметил самый настоящий висячий молоток в виде подковы, как в Астафии. Правда, молоток примерз к двери, так что стучать кулаком все равно пришлось. А потом еще стучать, поскольку что-то никто не отзывался.

Но вскоре раздались ленивые шаги, послышалось ругательство на ниверийском, и дверь отворилась. Рыжая, конопатая, молодая женщина смотрела наглыми зелеными глазами на Зигварда.

— Ао? — сказала она.

— Добрый вечер.

— Эо уи Нивер маа! — возмущенно сказала женщина.

— Простите, с местным наречием я не знаком, — сказал Зигвард по-славски.

— Местный наречие чего надо ты? — спросила она с жутким ниверийским акцентом.

— Здравствуйте, землячка, — сказал Зигвард.

— А! Вы — нивериец?

— Весь как есть нивериец. Полысел вот немного с возрастом, а так — нивериец.

— Шутник, — отметила женщина. — Так все-таки, чего надо-то?

— Зашел вот на огонек. Думаю, обогреюсь, а при большой удаче, может, чем-нибудь горячим кто-нибудь напоит, сказку расскажет, песенку споет, баиньки уложит, одеялом укутает, спокойной ночи скитальцу пожелает. Но, конечно, бывает, что и дверью в морду, и иди себе, дом на дом не приходится.

Он снял шапку, прижал ее к сердцу, и галантно наклонил голову влево.

Женщина вдруг звонко засмеялась.

— Заходите, — сказала она.

Что-то надо делать с шапками, подумал Зигвард. Шапки в Славии шьют — только баб отпугивать. А греть — ничерта они не греют, вон как уши замерзли. Надо бы с каким-нибудь портным поговорить на эту тему. Ввести новую моду.

В доме было уютно и забавно — ощущение, что это особняк в большом городе, было почти полным. Наличествовал камин, то есть, конечно, печь, но сложенная, как камин, потолки были резные, стены чем-то облицованы так, что похоже на мрамор, а проход в гостиную украшен был двумя дорическими колоннами из крашеного белой краской дерева. Гостиная в Кникиче!

— Присаживайтесь, — сказала женщина и куда-то убежала.

Зигвард сел за стол. Скатерти, конечно, не было, но ножки стола были резные. Не было кресел — были стулья. А на стене висела картина — Зигвард встал и приблизился — да, Слоуна. Картина Слоуна в Кникиче, в горах. Зигвард ошарашенно смотрел на лихие мазки древнего мастера. Картина изображала группу священников, благословляющих каких-то вояк в какой-то поход. Поразмыслив, Зигвард понял, что это не священники, но языческие жрецы. Речь в картине шла о славных псевдо-исторических временах Придона и Скилла. Тем не менее художник, как все художники, счел своей обязанностью повыебываться и одел воинов в костюмы своей эпохи — не чуни или сандалии, но сапоги, не юбки, но штаны, не топоры и палицы, но двуручные мечи с очень тщательно выписанными эфесами, каждый отблеск учтен, не бесформенные робы, но куртки, не заостренные, но гладкие, с орнаментами, шлемы в руках, а волосы по моде слоуновской эпохи короткие. Зигвард задумался. В отличие от ниверийцев, славские вояки по примеру Кшиштофа стриглись очень коротко. Да, подумал Зигвард, дай мужеложцам волю, они весь мир бы остригли под мальчика и одели в униформу. Арбалеты на картине отсутствовали — во времена Слоуна они еще не были в ходу, но луки воинов, резные, крашеные, хорошей работы, явно относились к более поздней эпохе, чем та, что имелась в виду. Нелепое сооружение на заднем плане должно было означать, очевидно, языческий храм. Судя по нелепости и непрактичности храма, художник просто его придумал.