Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Плавильный тигль остыл. Я отошел. Темнота вокруг казалась теплее, нагретая обычным жаром, исходящим от огня и золы. Но огонь уже иссякал.

В небесах нити света образовали правильный геометрический узор. Я застыл в изумлении, глядя на это безупречное совершенство. По сравнению с этими небесами все, чего мы пытались достичь, казалось грубой дикостью.

— Либусса! — Я хотел, чтобы она посмотрела на небо, и поняла, и приободрилась. — Либусса!

Но она оставалась в утробе тигля и что–то шептала крошечному царю птиц.

Не отрываясь, смотрел я в могучий покой вселенной, познавшей предельный порядок. Я не сумел сдержать слез.

А потом герцогиня вдруг закричала:

— Еще есть время!

Выбравшись из тигля, она рванулась по вздымающимся волнам пепла к черному кресту. Мерзостное орудие казни стояло там же, где мы оставили его. Из пыли одна за другою начали подниматься фигуры — остатки свидетелей ритуала. Пыль липла к обнаженному телу Либуссы. Я позвал ее, но герцогиня не слышала. Теперь она больше не станет меня слушать. Для нее я уже умер. Меня просто не существовало.

— Либусса! Остановись! Я все еще любил ее.

Ее приспешники начали медленно подбираться к кресту. Кто–то шел, кто–то полз. Их мерзкие тела, искаженные лица, страшные, безвольные глаза навели меня на мысль о том, что теперь я, должно быть, похож на них. Неужели предназначение мое заключалось в этом?

Герцогиня развернулась лицом к толпе, спиною — к кресту. Что замышляла она? Начать заново ритуал? Но было уже слишком поздно. Согласие Светил совершилось.

— Идите же! — позвала она. За спиной у меня вдруг раздался крик–крик, исполненный одержимою жаждою мести. Сколько времени птица пребывала заключенной в камень? То ли Парацельс обуздал Зверя, то ли Меч его был выкован в период предыдущего Согласия? Птица вскрикнула снова. Ее вопль напомнил мне крик Клостергейма, когда он падал с небес в раскаленный ад пожарища. Неужели мой старый враг возродился так скоро?

Я повернулся к тиглю. Металл остыл, могучее пламя иссякло, но внутри медной сферы — обрамленный на миг дымкою убывающего свечения, с глазами безумными и оскорбленными, точно как у Либуссы теперь, — восстал величавый золотой орел. Он расправил громадные крылья, и перья на крыльях его громыхнули. А потом, ни секунды не медля, орел взмыл в воздух. Теперь он был сияющим существом. Словно сотворенный из бронзы и меди, поднялся он в мерцающую ночь. Он был рожден и достиг зрелости благодаря, быть может, последней частице магии нашего Тигля!

Тело Либуссы было распластано на черном обуглившемся кресте. Взглядом следила она за полетом орла. Он же поднимался ввысь, к правильной паутине звездного света — все выше и выше, пока не пропал из виду. Я с облегчением вздохнул, хотя и не знал, почему я боюсь его так, как никогда ничего не боялся.

— Либусса, я люблю тебя. Уйдем отсюда, из этого места. У нас еще есть надежда… — Как я хотел быть с нею. Даже теперь я был готов умереть за нее. — Еще есть работа, которую можем мы совершить, Либусса. Грааль нам поможет, если мы будем следовать его…

— Я буду следовать только собственным желаниям, фон Бек! Я сама создам их. Ты колебался. Ты подвел нас обоих.

— Я лишь предостерег тебя против Зверя. Уйдем отсюда, Либусса. Прошу тебя, умоляю. Прими любовь мою…

— Что это значит, фон Бек? — Ее била дрожь. Она вся посинела от холода. Потом она потянулась, пытаясь достать кончиками пальцев горизонтальную перекладину креста. — Если ты все еще хочешь служить мне, тогда ты должен распять меня! Докажи мне свою любовь — сделай это!

— Я сделаю все, что ты хочешь, Либусса. — Я был беспомощен. — Как ты не можешь понять.

— Хорошо. Тогда помоги мне!

— Какой теперь в этом смысл? — мягко сказал я ей. — Момент упущен. Ты сама так сказала.

Голос ее обрел теперь всю былую властность:

— Если ты, фон Бек, любишь меня так, как ты говоришь, ты сделаешь то, о чем я прошу.

Я повиновался тебе. Я всегда буду повиноваться ей. По указаниям ее слуги перенесли плавильный тигль на повозку и подвезли его к подножию креста. Взобравшись на тигль, мы подняли герцогиню. В руке моей — гвозди. Ты являешь свои стигматы. Дыры в плоти твоей. Но они уже не кровоточат. Мне нетрудно было вбить гвозди на прежнее место, и вот герцогиня — распятая на кресте — повисла вновь. Она дышала тяжело и часто. Ее голова упала на плечо, глаза уставились в небо.

«Спасибо, фон Бек, — говоришь ты. — Теперь оставь меня».

Но — только в этом — я не подчинился герцогине. Я расцеловал ее щеки, губы и груди, ее живот и сосредоточие пола. Плоть ее оказалась холодной. Своим дыханием я пытался согреть ее.

Либусса рассмеялась, но это был не смех, а насмешка, преисполненная такой муки, что действительно можно поверить: боль ее сильнее всей боли мира! Я отступил, закрыв руками уши. Страшный, невыносимый звук — ужаснее всего, что довелось мне услышать в последнее время. Я закричал тоже, не в силах сдержаться. Я упал с крыши тигля в испепеленный сор.

Медленно поднялся я на ноги. А Либусса все еще смеялась. Теперь она смотрела прямо мне в лицо. Боль ее и цинизм отзывались во мне неизбывною мукой. Расшвыряв свидетелей мрачного таинства, я ударился всем телом в плавильный тигль. Я толкал его и раскачивал, пока он не свалился с повозки. Ударившись о землю, медная сфера треснула и зашлась паром. Я принялся лихорадочно рыться среди кусков искореженного металла в поисках шлема. Грааль спасет Либуссу — в этом я был убежден. Грааль исцелит нас обоих, ибо он исцеляет любую боль. Смех герцогини оборвался. Воцарилась жуткая тишина — тишина ожидания. Что еще могло бы произойти? Я неистово продолжал свои поиски.

А потом из темноты донеслось хлопанье исполинских крыльев. Я поднял глаза. Орел устремлялся к земле — словно это изначально была его цель. Изогнутый клюв его разверзся в жутком крике; страшные когти угрожающе нацелились. Он падал прямо на нас, как будто мы были его добычей. Взгляд его, предательские глаза замерли на кресте. Я безотчетно попятился, уверенный, что пасть его жертвой предстоит мне.

Но я ошибся. Орел нацелился на женщину, распятую на кресте! В чудовищном смятении бьющихся крыльев и рвущих когтей он набросился на герцогиню, и крик его стих, когда мощный клюв вонзился в ее плоть.

— Либусса! Либусса, любимая! Герцогиня вновь рассмеялась — тем же ужасным, леденящим смехом. Она дернулась на кресте, но не смогла освободиться. Каждое движение ее лишь приближало смерть. Такого конца она не желала, и все же мрачная ирония происходящего забавляла ее! Теперь я отчаянно искал хоть какое–нибудь оружие.

Вот — искореженные остатки Меча Парацельса. Подхватив обломок клинка, я бросаюсь к кресту. А орел продолжал вкушать человеческой плоти, женщина продолжала смеяться — еще живая, хотя уже съеденная наполовину. Заливаясь слезами, бью я гигантскую птицу, исступленно, безумно. Это мое тело клевала она. Птица завопила, забила крыльями. Мгновение — и тело крылатого гиганта покрыли ужасные раны, но тварь не желала оставить Либуссу. Он жаждала вкусить живой плоти. Она была одержима. Все тело герцогини было обагрено жаркой кровью, и наконец смех ее стал слабеть. Я рубил птицу, бил по горлу, по глазам. Теперь смех Либуссы стих…