Генри Каттнер - Ярость

Все же он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное сожаление о том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь бесконечно сложна. Конфликт, конкуренция — эти понятия не исчезли и после окончания войны. Попытка приспособиться к кому-либо из окружающих влекла за собой конфликт, спор, дуэль. Проблема контакта с Элом представляла двойную трудность — ведь между мозгом Болди не было стен.

Шагая по каучуковой дороге, ведущей к центру города, Букхалтер невесело улыбался и часто проводил рукой по хорошо сидевшему парику. Незнакомые люди удивлялись, когда узнавали, что он Болди[2] — телепат. На него смотрели с любопытством, но вежливость не позволяла им расспрашивать, как он стал уродом, хотя они явно думали именно об этом.

Букхалтеру, знакомому с тонкостями дипломатии, приходилось самому заговаривать об этом:

— Мои родные жили после Взрыва под Чикаго.

— О!

Пауза.

— Я слышал, именно поэтому многие… Пауза.

— … стали уродами или мутантами. Да, это так. И я все еще не знаю, к какой категории принадлежу, — добавлял он с обезоруживающей откровенностью.

— Вы не урод! — протестовали слушатели, впрочем, не слишком энергично.

— Из зон, подвергшихся радиации, вышли самые странные образцы. Со спермоплазмой произошли удивительные вещи. Большая их часть вымерла: они были не способны к воспроизведению. Но некоторые и сейчас еще встречаются в санаториях и интернатах. Двухголовые, например.

— Вы хотите сказать, что можете читать у меня в мозгу… прямо сейчас? — взволнованно допытывался слушатель.

— Могу, но не делаю этого, это тяжелая работа, кроме тех случаев, когда имеешь дело с другим телепатом. А мы, Болди, просто этого не делаем, и все. Человек, обладающий развитой мускулатурой, превышающей нормальное развитие, не станет ходить повсюду и сбивать людей с ног. Он не будет нападать, если только его не вынудят к этому обстоятельства. Болди всегда чувствует скрытую опасность: закон Линча. А умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что обладают экстрачувством. Они просто говорят, что отличаются от других, и это достаточно.

Но всегда возникал — хотя и не всегда высказывался — один вопрос:

— Если бы я был телепатом, то… Сколько вы получаете в год?

Ответ удивлял их. Умеющий читать в умах наверняка мог бы составить себе состояние, если бы захотел. Так почему же тогда Эд Букхалтер оставался экспертом по семантике в Моддок Паблиш Таун, если поездка в один из научных городов могла бы позволить ему овладеть тайнами, которые могли принести состояние.

Этому была веская причина. Частью ее являлся инстинкт самосохранения. Потому-то Букхалтер и многие подобные ему носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не делали.

Моддок и Пуэбло были города-близнецы, располагавшиеся за горным хребтом, к югу от равнины, на которой находился Денвер. Пуэбло имел в своем распоряжении фотоавтоматы и печатные машины, которые превращали рукописи в книги, после того как с ними заканчивали работать специалисты по семантике из Моддока.

Олфилд, директор издательства, уже неделю требовал рукопись «Психоистории», подготовленную неким Кейли из Нью-Йорка, который слишком увлекался эмоциональной стороной в ущерб ясности изложения. Трудность состояла в том, что автор не доверял Букхалтеру, и тот, не будучи ни психологом, ни священником, вынужден был сделаться на время тем и другим — по секрету от сбитого с толку автора "Психоистории".

Неуклюжее здание издательства располагалось в нижней части города и более походило на якорь спасения, чем на что-либо более утилитарное. Но это было оправданно: среди авторов попадались странные люди, и их часто приходилось подталкивать к тому, чтобы они прошли курс гидротерапии, прежде чем они смогут начать работу с семантическим экспертом и войти в надлежащую форму. Никто не собирался их кусать, но они этого не понимали и либо забивались в страхе в угол, либо шли напролом, отстаивая язык, которого почти никто не понимал. Джим Кейли, автор «Психоистории», не подходил ни к одной из указанных групп. Просто он был поставлен в тупик натиском собственного исследования. Его личная история определяла его эмоциональную включенность в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного типа, такое обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов.

Доктор Мун, сидевший в правлении, расположился возле южного входа и ел яблоко, аккуратно отрезая от него кусочки кинжалом с серебряной рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у него было немного, но он не был телепатом (у Болди волос не было совсем). Проглотив кусочек яблока, Мун махнул рукой Букхалтеру.

— Эд, я хочу с тобой поговорить.

Букхалтер послушно остановился и присел. Твердо выработанная привычка заставила его сделать это: Болди по очевидным причинам никогда не стоят, когда сидят нетелепаты. Глаза их встретились на одном уровне.

— Что случилось? — спросил Букхалтер.

— Вчера в магазин привезли яблоки «шаста». Вот, попробуй. Нужно сказать Этель, чтобы она купила, пока их не разобрали.

Мун наблюдал за тем, как его собеседник пробует и одобрительно кивает.

— Хорошо. Я ей скажу. Впрочем, сегодня наш ковтер не работает — Этель нажала не на ту кнопку.

— Вот вам и гарантия, — с горечью сказал Мун. — Сейчас Хурон выпускает неплохие модели. Я получаю новый из Мичигана. Послушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет книги Кейли. Олфилд просит прислать хотя бы несколько глав.

Букхалтер покачал головой.

— Не думаю, что это возможно. Как раз в самом начале есть такие абстрактные куски, на которые необходимо пролить свет, а Кейли…

Он колебался.

— Что?

Букхалтер подумал об эдиповом комплексе, обнаруженном им в разуме Кейли. Это было свято, хотя и мешало Кейли интерпретировать Дариуса с холодной логикой.

— Процесс мышления сводит его с ума. Я не могу это игнорировать. Вчера я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил три разные реакции. Пока что «Психоистория» — все для всех. Критики разнесут нас, если мы выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще немного попридержать Олфилда?

— Попробую, — с сомнением проговорил Мун. — У меня есть субъективный роман, с которым я мог бы быстро разобраться. Слегка прикрытый эротизм, но безобидный. Кроме того, с семантической точки зрения он о'кей. Мы придерживали его для художника, но можно пустить на это дело Дьюмена. Пожалуй, я это сделаю: перепасую рукопись в Пуэбло, потом займемся оформлением. Веселенькая у вас жизнь, Эд.