Михаил Ахманов - Другая половина мира

Наконец он опустил руку и произнес:

— Я — Ут! Ут, лоуранский владетель! Ут, князь Лоурана!

— Догадываюсь об этом, — буркнул Дженнак, чуть повернув голову. Воины его стояли в плотном строю, опустив копья и почти упираясь ими в перевернутые вражеские щиты. Глаза одиссарцев угрюмо сверкали в шлемных прорезях: один жест, одно слово накома — и сотни тел рухнут в траву. Не защитят рыжебородых доспехи из конских копыт, не справится с острой сталью мягкая медь… Одно слово!

Довольный тем, что увидел, Дженнак коснулся рукояти меча.

— Ну, и чего же ты хочешь, Ут, лоуранский владетель? Ты сдаешься? Просишь у меня милости?

Волчий оскал лоуранца сделался еще шире.

— Я не прошу милости у Одона, не прошу у Зеана и огненосной Мирзах… Ни у кого! И у тебя тоже, пришелец! Ут из Лоурана ни у кого не просит милости! Я лишь хотел поговорить с тобой.

— Говори! — велел Дженнак.

— Не решить ли наш спор поединком? Моя женщина, — он подчеркнул это «моя женщина», и пальцы Дженнака сильней стиснули рукоять, — моя женщина говорила, что так принято между благородными мужами в твоей земле, да и в наших краях тоже. Ты поклянешься, что люди твои уберутся от моего хольта, а потом… потом я убью тебя! Согласен?

— Ты срезал шерсть с лица ножом, — произнес Дженнак, не отвечая на вопрос. — Почему?

Ут ухмыльнулся:

— Моей женщине не нравятся борода и усы. Да и мне приятней, когда ее пальцы щекочут мою шею! Отчего же нам не доставить друг другу удовольствие?

Его усмешка сделалась откровенно издевательской.

— Я твою шею щекотать не стану, — Дженнак снял шлем и расстегнул завязки панциря. — Я сломаю твой хребет, проклятый Мейтассой. Сделаю, как обещал.

Грхаб, одобрительно кивнув, принял его вооружение — шлем, наплечник, доспехи, браслеты и один из мечей. Саон описал клинком круг над головой — знак осторожности; копья воинов были по-прежнему опущены, щиты сдвинуты, и ни один боец не нарушил строя. Кейтабцы и люди Умбера приблизились, громко переговариваясь и звеня оружием; их жадные взоры перебегали с Дженнака на Ута, на его войско с перевернутыми щитами и на столпившихся позади женщин. Вероятно, каждый уже приглядел, кому он пустит кровь и кого завалит в мягкую траву, когда с лоуранцами будет покончено. Но люди Ута приободрились; видно, рассчитывали, что их вождь победит.

Дженнак стянул кожаную тунику и бросил ее на землю. Он казался чуть ниже Ута — быть может, на палец или два, — но мышцы гибкими змеями перекатывались под его золотисто-смуглой кожей.

Усмешка Ута погасла, и он сказал:

— Ты выглядишь как человек… как обычный человек, клянусь Одоном! А моя женщина говорила, что в море ты сражался с демонами и победил их. Это правда?

— Твоя женщина слишком разговорчива, — Дженнак крутанул кистью, и меч его раскрылся серебристым веером. Глаза Ута вспыхнули; как зачарованный, он не мог отвести взгляда от волшебного оружия.

— Думаешь, колдовство тебе поможет? — Голос лоуранца вдруг стал хриплым. — Думаешь, твой клинок сильней моей секиры? Хочешь проткнуть мне сердце? Не выйдет!

— И не надо, — согласился Дженнак. — Я же сказал, что сломаю тебе хребет. Голыми руками!

Ут закусил губу, глаза его метнулись влево, но прыгнул он вправо — и не занес топор, а ударил нижней частью древка, целя противнику под ребра. Выпад этот мог оказаться первым и последним, так как на древке сверкал трехгранный острый штырь — в точности такой, чтоб проколоть человека от живота до позвоночника. Лоуранские воины взвыли, и в воплях их слышались нетерпение и торжество: видать, не один боец был насажен на острие Утова топора, словно керравао на вертел.

Дженнак отскочил, изогнувшись подобно лесной кошке. В следующий миг секира свистнула над его головой, затем удары посыпались, как бобы какао из прохудившегося мешка — а мешок этот, яростно сверкая глазами, метался перед ним, перебрасывал топор из руки в руку, сек, колол, рубил… Но лезвие и острие лишь рассекали воздух; неуловимый и неуязвимый, Дженнак то откидывался назад, то наклонялся вперед или в сторону, то приседал, ни разу не отразив топор клинком. Эта игра была совсем нетрудной, полегче сеннамитских игр; и если бы он пожелал, то ответил бы тремя ударами на каждый выпад Ута.

Секира вновь поднялась, и меч, змеей проскользнув под нею, полоснул кожаный ремень лоуранца. Ни крови, ни царапины; но пояс вместе с кинжалом очутились в траве. Ут замер, не понимая, что произошло, сузив глаза и сверля противника взглядом; грудь его вздымалась, на лбу выступила испарина, но волчья усмешка все еще блуждала по губам. Люди его приумолкли, зато прочие зрители, кроме настороженных одиссарцев, веселились вовсю: Дженнак слышал жуткое улюлюканье Хомды, крики островитян, раскатистый хохот уриесцев и рык Умбера — тот советовал срезать с Ута набедренник и подстрогать между ног. Видно, от такого поношения лоуранский князь обрел новые силы и ринулся вперед разъяренным кабаном.

Дженнак отпрыгнул, вспоминая, как бился совсем недавно — и так давно! — у другого моря, на другом берегу, где пластались под ногами не камни с травой, а золотые пески Ринкаса. Бился с достойным Эйчидом, пришельцем из Тайонела; бился, не испытывая к нему вражды; бился за жизнь свою, за сетанну- и победил! Еще вставал перед ним фиратский холм, маячило надменное лицо тассита, его блестящий меч и меркнущие глаза, тело на залитом кровью валу… Пожалуй, светлорожденный Оротана из Дома Мейтассы оказался послабей Эйчида! Но и с ним Угу было бы не совладать. Нет, не совладать! — подумал с усмешкой Дженнак. И никто из этой троицы не совладал бы с ним самим — что, собственно, и получилось… Ну, так чему тут удивляться? Ведь у них не было наставника-сеннамита!

Тайонельский клинок, Эйчидово наследство, с глухим стуком скрестился с топорищем, ужалил его, перерубил, и лезвие лоуранской секиры вознеслось к небесам. «Айят!» — разом выкрикнули одиссарцы, приветствуя успех вождя, и слитный их рев перекрыл вопли иберов и голоса островитян. «Айят!» — и отсеченный от топорища штырь воткнулся в землю; «Айят!» — и древко в руках Ута распалось напополам; «Айят! Айят!» — обломки дерева брызнули ему в лицо; «Айят! Айят» — кончик меча срезал завязки на сандалиях лоуранца.

— Хайя! — выкрикнул Дженнак и бросил меч в ножны. Его противник, ошеломленный стремительностью нападения, сжимал в кулаке все, что осталось от секиры, — жалкий обломок в треть локтя длиной. Синие глаза Ута потемнели, брови сдвинулись, потом яростная гримаса исказила лицо; взревев, он швырнул бесполезную палку в Дженнака и ринулся к нему со скрюченными пальцами, оскалившись, как хищный зверь. Черты его приобрели разительное сходство с волчьей мордой, словно истинное, жуткое, животное начало вдруг прорвалось в нем; казалось, ему не нужно оружие, ни медное, каменное, ни стальное, а хватит лишь собственных зубов и когтей.