Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

Скрип вновь повторился. Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, потому как боль никуда не уходит, поворачиваю голову. Стул. Фларимон. В смысле Фларимон то ли сидит, то ли спит на стуле, который собственно и скрипит, потому что одна из ножек самую малость короче остальных, вот стул и покачивается.

Все-таки спит. Тревожный сон ему снится, вон как брови хмурит. Так бы и провела рукой по лбу, чтобы разгладить складку. Но не дотянуться, да и разбудить могу…

Спит. А руку так положил, словно специально кольцо на показ выставил. Привычка? Вероятно.

А что стало с моим кольцом? Приподнимаю руку и лишь краем глаза замечаю, кольца папа как не бывало, но дубовый венок на месте — его даже при смене не задело. Движений всего ничего, а стон таки пробивается. Вроде бы тихий, но Фларимон тут же проснулся, подскочил, свалив стул, и бросился ко мне. Но у кровати замер в нерешительности: то ли опасаясь причинить боль, то ли не зная как себя со мной вести.

Беспокойство пересилило нерешительность, и Фларимон осторожно присаживается на самый край кровати. И молча смотрит на меня.

Я тоже молчу. А ведь как много вопросов…

"Почему ты здесь?" — оба могли бы спросить.

"Тебе больно?" — но и так ясно.

"Зачем ты меня бросил?" — обида не позволит.

"Что ты хочешь?" — глупо, хотеть можно только одного: жить без боли.

"Как ты?" — откровенно выставить на показ чувства?

"Ты злишься на меня?" — это и без слов понятно.

"Где ты был?" — нелепо, все уже в прошлом.

"Для чего ты жертвовала собой?"

"Почему ты спас меня?"

И он молчит, только смотрит глаза в глаза, да кольцо на пальце теребит. Нет, не пытается снять, а… Будто бы оно ему сил придает, спокойствия, уверенности.

— Э… я… не знаю… Ты… как себя чувствуешь (И как себя может чувствовать вернувшаяся с того света?)? Болеть будет еще какое-то время (А то я не знаю!). Ты… может… воды хочешь? — Фларимон сбивчиво сыплет вопросами, пытаясь дать какие-то объяснения, но снова и снова уходит от главного.

А я не спешу помочь. Во-первых, нет сил. Во-вторых… Нет уж, тут и во-первых хватит.

— Где я? — ой, а голос-то как скрипит, что ссохшийся журавль на колодце в Скамме.

Фларимон сперва кинулся за водой и пока, аккуратно поддерживая, помогал напиться, поведал:

— Мы в замке князя Жданича, что в двух лигах от дома колдуна. Нам повезло удачно наткнуться на его детей, выехавших на охоту. Хотя какая тут охота? Любопытство тянуло в Темный замок. Княжич Южей наверняка зарекся впредь любопытничать — едва с лошади не свалился. А вот княженка повела себя совсем иначе, решительно командуя отрядом сопровождения (Кто бы сомневался! И одного принца достаточно было бы, а тут сразу оба. И как же себя не проявить?). Да и врача по пути найти сумела. Тебя разместили в комнатах, принадлежавших госпоже замка (Ну хоть не господина, и на том спасибо, иначе потом в ответ благодарности несоизмеримой потребовали!). Жданич лет десять как овдовел, так что никого мы не стесним, не переживай об этом.

Я и не переживаю — нет сил. Что Фларимон замечательный рассказчик — знала, но вот о его способности трещать без умолка и толка не подозревала. С чего бы так? Волнуется? Но это мне положено. Как же: сбежала от тетушки, нарушив запрет, вляпалась в неприятности, заставила рисковать. Почему тогда он волнуется и нервничает?

— Эредет… — Фларимон внимательно смотрел на меня, закончив наконец описание обстановки замка и его хозяев, хотя я большую часть пропустила мимо ушей. — Ты…

Что «я»? Пиктоли? Знаю. И совершенно не стыжусь этого.

— Послушай, нам… — вновь начинает фразу Фларимон, запинаясь и опять не договаривая.

Что «нам»? Не стоит разглашать свою тайну? Да кто ж против? Уж не я точно. Я ведь и искала его только чтобы обряд отменить. Зачем же мне портить себе жизнь? Ах, да, Фларимон об этом пока еще не знает: ну, за всей суматохой сказать и не успела. Вот сейчас воздуха побольше наберу в грудь и скажу.

Угум… Разбежалась, в смысле раздышалась! Резкая боль в груди полустоном-полукашлем вырвалась наружу, скрутив все тело судорогой.

— Эредет! Эредет! — Фларимон едва сумел обхватить меня, сдерживая, чтобы сама себе не навредила.

Боль отпустила, затаившись на время. И туман перед глазами рассеялся, лишь для того, чтобы смогла встретить обеспокоенный взгляд супруга. А еще там, глубоко на дне, в темно-фиалковой глубине мелькнуло что-то иное. Такое… желанное…

— Эредет, — прошептал Фларимон, едва касаясь пальцами моей щеки. — Я…

Что «я», точнее «он» узнать не довелось: в комнату, едва не сорвав дверь с петель (судя по звукам, естественно), влетела Сирин. Мда, куда ж без нее. И так столько дней не видела и не слышала. Кстати, надо уточнить — сколько времени я была без сознания.

— О, Ваше Высочество! Как она? Пришла ли в себя? — все тем же патетическим тоном, впрочем, как и всегда, выдала Благочестивая.

Если б не Фларимон, она наверняка пошла бы самостоятельно выяснять мое состояние. Чем это могло закончиться, даже думать боюсь.

— Эредет в сознании, — не подумав, ответил мой супруг, но, заметив, слишком восторженное выражение лица Сирин, тут же пошел на попятную. — Но ей еще нездоровится, совсем нездоровится! Рана только начала затягиваться! Ее нельзя беспокоить! Ей необходим покой! — зачастил Фларимон, даже прикрывая меня собой от Благочестивой.

Интересно, а мне позволительно будет хоть слово вставить? Хотя о каком слове может идти речь, если даже дышать больно. Ну, не всегда больно, моментами, зато такими…

— О, да! Покой! Вы абсолютно правы! — согласно кивнула Сирин, устраиваясь на колченогом стуле — хорошо, хоть не на кровати. — Я буду беречь ее покой!

Тьфу ты, тут Фларимон что-то сказать важное хочет, а в Сирин вновь взыграли благородные порывы, точнее пафосное понимание оных.

— Э… Я думаю… не стоит этого делать, — попытался изменить ход событий принц. — Вы лучше помолитесь в часовне о её скорейшем выздоровлении. А как только она будет достаточно здорова, я тут же позову вас.

Угу, размечтался: заставить отступиться госпожу-леди Сирин Благочестивую практически невозможно. Черного мага и то легче было победить.

— О, нет! Как я могу покинуть дорогую подругу в столь тяжелый час? — буквально возопила Сирин, высотой голоса резанув по ушам — скривилась не только я, но и Фларимон.

Вообще-то на этой почве можно сделать весьма далеко идущие выводы, суть которых сводится к старинной поговорке про пару быков, меняющих либо масть, либо нрав. А не рано ли у нас вкусы и мнения совпадать стали? Ехидный голос совести тут же напомнил, что знать я этого в точности не могу, поскольку с самого начала, еще в Старом Лесу, обо всем не расспросила. Но ведь были схожести и тогда! Ой, что-то я сама себе противоречу. Может, я еще посплю? Желательно без присутствующей компании.