Ольга Романовская - Дама с единорогом

— Кровопийцы! — крикнул какой-то крестьянин позади него.

Норинстан обернулся, со всего размаха ударил его хлыстом по голове и спине, а потом дал кнутовищем в зубы. Из рассечённой скулы и разбитого рта потекла кровь. Сосед "бунтовщика" хотел за него вступиться, но не решился, встретившись с глазами графа. Такой, как он, шутить не будет.

— Кто ещё хочет со мной поспорить? — Роланд с вызовом обвёл глазами притихшую толпу. Она безмолвствовала.

— Итак, я жду. — Он заткнул кнутовище за пояс.

Через час сбор оброка был окончен.

Велев Дэсмонду проследить за тем, чтобы вилланы покинули замок, и, в случае чего, применить силу, Роланд вслед за баронессой поднялся в комнаты.

— Вы помогли мне, спасибо. — Жанна усадила гостя и села рядом.

— С ними нужно быть строже, иначе они вконец обнаглеют и сядут Вам на шею.

— Да, Вы правы.

— Женщина создана для хозяйства, такими делами должен заниматься мужчина.

Девушка кивнула. Что тут возразишь?

— Вам приличествует растить детей, а не шататься среди мужичья. Такие вещи плохо кончаются.

— Чем кончаются?

— Чем угодно. Без крепкой мужской руки женщины быстро сбиваются с праведного пути.

— Надеюсь, Господу не в чем было упрекнуть меня до сих пор, — медленно произнесла она.

— Вы позабыли о печати первородного греха и Вашей сомнительной верности обетам, — напомнил Роланд. — Не так давно Вы готовы были открыть врата Дьяволу, назначая ночные свидания на берегу реки.

Жанна покраснела и потупилась. Те события снова возникли перед её мысленным взором, так ярко, будто все это случилось вчера. И памятное свидание, на котором она позволила баннерету поцеловать себя, и яростные выпады графа, и гнев отца, и истошные вопли мачехи. Теперь все они, кроме неё и графа, были мертвы.

Баронесса тихо всхлипнула; по щеке скатилась слеза. Она быстро утёрла её. Тоже мне, распустила нюни! И сегодня тоже… А ещё называют "железной баронессой"! Какая она железная?

— Что случилось? С чего Вы разревелись? Совесть?

Она замотала головой и отвернулась.

— Что же тогда? — Граф участливо посмотрел на неё и вдруг испытывал прилив необъяснимой нежности, той самой нежности, которую раньше высмеивал в кругу друзей.

— Ничего, глупая женская слабость, — улыбнулась она. — Я сейчас же распоряжусь об обеде, а вместо себя пришлю Патрика. Патрик — это мой кузен, очень славный мальчик.

— Мне не нужен Ваш кузен. Останьтесь, слуги прекрасно обо всём позаботятся.

Баронесса подчинилась, бросив на него виноватый взгляд.

— А теперь скажите мне, почему Вы плакали?

— Я не плакала, Вам показалось.

— Баронесса! — покачал головой он. Если уж она до сих пор любит баннерета, то пусть хотя бы поплачет о нём у него на плече — если нельзя по-другому, то пусть хоть так.

— Ну была одна слезинка.

— Из-за чего?

Жанна молчала, а граф пристально смотрел на неё, терпеливо ожидая ответа. Ему хотелось успокоить её, приласкать, но он боялся, что она решит, что этот порыв идёт от плоти, как и два предыдущих. Нет, не прав Идваль, дело не в её теле, тут что-то ещё.

— Я напомнил Вам о нём? — глухо спросил Роланд.

Баронесса вновь промолчала.

— Вы его любили?

— Да, кажется, — ответила она. — Но его больше нет, Вам нечего опасаться, не нужно бояться, что Ваша невеста посмеет думать о другом.

Его больше нет. И любви больше нет.

Если разобраться, её и баннерета не связывало ничего, кроме давней юношеской влюблённости.

Теперь всё изменилось.

С некоторых пор баронесса сомневалась, что баннерет, любит её, как прежде. Если любит вообще. В последние годы он словно избегал встреч с ней, изредка посылал весточки о себе, много говорил о свадьбе и гораздо реже о любви. В его словах всё чаще мелькали нотки беспричинной досады…

Она сама тоже изменилась и больше не была той восторженной девочкой, шепотом рассказывавшей Мелиссе Гвуиллит о своей любви.

С графом ей будет спокойнее, да и сегодняшнее происшествие убедило её в том, что баронству нужен хозяин. Их связывало общее прошлое и, как это ни странно, некая привязанность друг к другу. Чего ей ещё желать?

Она обернулась и посмотрела на Роланда: он стоял в нескольких шагах от неё и делал вид, что рассматривает облупившуюся штукатурку, но она-то знала, что граф думает о ней и покойном баннерете. Может быть, он даже завидует усопшему, которого до сих пор, как он думает, оплакивает баронесса.

— Я смогу полюбить его, — подумала она. — Это не так сложно. Я же испытываю к нему некоторые чувства… Я должна отплатить добром за добро. К тому же, он, кажется, любит меня.

Граф обернулся и поймал на себе пристальный взгляд баронессы.

— Если Вы предпочитаете рыдать, я уйду, — сказал он. — У меня нет ни малейшей охоты выслушивать Ваши всхлипывания.

("Какой же ты дурак, неисправимый дурак! Она тебя не любит и никогда не полюбит, а ты изводишь себя нелепой надеждой. Как тогда, мальчишкой, будто ничего и не было! Вместо того, чтобы утирать её слёзы по Леменору, выпил бы вина с друзьями, хотя бы с этим бахвалом Кеганом, пощупал бы пару его служанок… Нет же, сидишь тут и вздыхаешь! Сам себя не узнаю. Встретил недавно Стью, думал, повеселюсь у него немного — с той войны ведь не виделись! Ан нет, сюда потянуло! Послать бы эту девчонку ко всем чертям и разорвать помолвку. Права мать, на что мне сдалась эта Жанна! И какого чёрта я надел себе на шею эту верёвку и, как сумасшедший, сам её затягиваю? Нет, решено, я женюсь на Абигель! Дядюшка даёт за ней хорошее приданое. Осталось только сказать этой баронессе, что я прямо сейчас… Какие же у неё глаза!").

— Не уходите. — Девушка перевела взгляд на руки и тихо добавила: — Я больше не буду о нём плакать. Я не буду делать того, что Вам не нравится.

Граф изумлённо посмотрел на неё. Он ослышался, она не могла этого сказать! Господи, неужели… Господи, ты существуешь!

Жанна встала, чтобы самой проводить гостя в его комнату, но, вопреки только что данному обещанию, разрыдалась, прижавшись лицом к стене.

— Дурочка, о чём ты вздыхаешь? — твердило, между тем, сознание. — Нужно радоваться, а не разжигать в сердце давно потухшие угли. Вот оно, твоё счастье, — так возьми его!

Её сердцем владели щемящее одиночество и желание любить. Она не могла не любить; чувство, рождённое когда-то встречей с баннеретом, не умерло, оно жило в ней до сих пор. Сердце не терпит пустоты, и теперь в нём боролись противоречивые чувства. Напрасно она пыталась воскресить в памяти образ Артура — разум говорил ей: "Он мёртв, а ты жива. Ты так молода, так прекрасна — и хочешь заживо похоронить себя? Опомнись, ты напрасно погубишь себя!".