Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Моя любимая висела распятая на кресте… Голова ее безвольно склонилась к левому плечу. Тело ее было мертвенно–белым, словно в нем не осталось ни капли крови. Мне показалось, она не дышит.

Теперь, описывая события того дня, я стараюсь припомнить каждую деталь. Воспоминания мои ярки и живы в большинстве своем, но есть и туманные смутные моменты: один мысленный образ накладывается на другой, и все они сливаются, мешая воссоздать истинную картину. Что–то, без сомнения, было иллюзией, наваждением, что–то — нет.

Но участвовать в этом жутком священнодействии мне было легко, ибо, как я ощущал тогда, я только следовал своим желаниям. И не было в мире молитвы более ревностной, чем моя молитва, обращенная к ней — ибо к кому же еще обращать мне свою мольбу? Пусть свершится ритуал и Либусса восстанет из мертвых. Теперь я понял, чего так боялся князь Мирослав, ибо, как и большинство представителей его поколения, он почитал Господа нашего и безоговорочно верил в то, что богохульство будет неизбежно наказано.

Монсорбье возвысил голос, точно епископ у алтаря:

— Вот он, Грааль! Вот кровь Антихриста, смешанная с божественною тинктурой. Вот сера и ртуть, соль и киноварь; вот злато, и серебро, и субстрат рубина. Вот камень, ставший текучим, как жидкость. — Он поднял над головою потертый шлем, словно венец Зевса. — Так говорил Мардук: Я сделаю кровь свою твердой. Я обращу ее в кость. Из плоти своей я сотворю Человека. Так говорил Мардук!

— Так говорил Мардук! — хором подхватила толпа, как и тогда, в каменном храме при принесении в жертву агнца.

— Благословен будь Святейший! Когда создал Он первое существо нашей расы, назвал Он его Андрогином, — произнесла нараспев златокудрая жрица. — Так говорил Святейший!

— Так говорил Святейший!

— Узрите! — выкрикнула она. — Ибо истина была явлена вам! Семя посеяно.

— Семя посеяно.

— Кто бы ни сеял священное златое семя, познает он возрождение в вечности. Узнает он тайны священных металлов, алхимического древа, семи вод и тринадцати испарений. Древо срублено! Древо возрождено!

И пока она пела, Монсорбье — с видимой неохотой, и все же не в силах поступить по–другому — медленно приблизился ко мне и протянул мне шлем.

— Узрите! — кричала жрица. — Муж, который есть жена, соединится в священном браке с женой, которая есть муж. Брат с сестрою, мать с сыном, дщерь с отцом! Вот умирает старый король и рождается новый. Вот Кибрид восходит на ложе к сестре своей, Альбаиде, дабы она приняла его семя во чрево свое. Из тьмы рождается свет.

— Из тьмы рождается свет.

— Так и Гермафродит взойдет к источнику Сальмакиды, и двое станут едины. Материя живая и неодушевленная, слившись в единстве, названы будут Ребисом. И это — наш камень. Бессмертный, будет он цел и полон, самовоспроизводящий, наделенный великою мудростью, в которой сольется все знание веков!

— И вот наконец, — забубнил Монсорбье, — Христос, достигший предельного завершения; Христос, который есть и муж, и жена, и дитя от союза их! Так упраздняется множественность. — Он протянул мне перевернутый шлем, и я принял его в ладони. Клубящийся золотом, густо–алый и изумрудно–зеленый эликсир внутри чаши источал нежный, восхитительный аромат — тинктура, которая, согласно вере алхимиков, представляла собою субстрат божественной мудрости, будучи в то же время воплощенным естеством моей Либуссы.

— Пей! — выкрикнула мне жрица. — Ритуал должен быть завершен, и мы станем свидетелями распятия и воскрешения женской сущности Христа — свадьбы противоположностей, последнего примирения. И тогда на Земле воцарится Гармония… Пей!

И я выпил. Крепкий, пьянящий эликсир — соленый и сладкий одновременно. Желудок мой восстал, стремясь отвергнуть питье, но я знал: для того чтобы брак совершился, я должен впитать в себя каждую каплю. Я отпил еще глоток. Свидетели начали раздеваться. В мутном свете Осенних Звезд их плоть была призрачно–бледной. Вокруг них клубилась черная пыль. Угли тлели алым свечением. Не отрываясь, смотрели они на меня, пока я не испил чашу до дна. Толпа застонала в экстазе одобрения.

Монсорбье забрал Грааль из рук моих. Жрица шагнула ко мне. Я боялся ее. Либусса возбуждала во мне мрачные подозрения, эта пособница Зверя. Она не должна была совершать свадебный ритуал. Это неправильно. Ее вообще не должно здесь быть. Как, впрочем, и Монсорбье. Но, как говорится, иных уж нет… Жрица приблизилась ко мне, и я не нашел в себе сил отшатнуться. Они с Монсорбье сняли с меня одежды, и я оказался обнаженным перед черным крестом, подняв перед собою меч, который сжимал обеими руками.

Они отошли. Я остался один пред своею возлюбленной. Лицо ее–безмятежное в отрешенной властности, пусть даже жизнь покинула раскромсанное ее тело и текла теперь в теле моем могучим потоком — сквозь каждый канал моего естества. Я был словно вселенная, населенная элементалиями. Никогда прежде не знал я подобной силы.

За спиной у меня жрица вновь затянула гимн:

— Итак, тебе стать вторым из двоих, тебе вместить в себя целостность, возродиться существом, которого иные зовут Антихристом, но чье тайное имя, известное посвященным, Кристос Анцрогинос. Владыка, вместивший в себя оба пола.

Толпа подхватила меня и подняла к кресту. С помощью меча отковырнул я гвозди, и Либусса упала в протянутые мои руки. Моя возлюбленная. Моя любовь. Моя Либусса, которая открыла мне суть вожделения. Ее хладное тело безвольно повисло у меня на руках.

— Сначала свершится воскрешение, потом — свадьба, потом начнется ваше вечное правление, когда справедливость и равенство станут едины с гармонией, и все обретет свою целостность. Мы достигнем Конца Боли Мира!

Меч Парацельса — дар мне от Сатаны — висел у меня за спиною. Держа в руках безвольное тело Либуссы, я стоял по щиколотку в черном пепле под черным крестом. Жрецы окружили нас снова и, воздев руки к небу, затянули новый гимн. Монсорбье и златокудрая дева, жрица и жрец жуткого ритуала, были ведущими голосами в этом тягучем хоре. Я их не видел — я смотрел в лицо своей наставницы. Я смотрел в лицо неустрашимой Вере.

— Крылатый о двух головах восстанет над погребальным костром старой надежды. Вот — Чаша, и вот — Меч. Где же Зверь?

Мне казалось, что исполинский лев шествует сквозь пепелище — лев, коронованный желтыми лилиями, с телом пеликана в разверстой пасти и змеей, обернувшейся вокруг шеи его. Свидетели расступались, давая ему дорогу. Лев встал на отроге обрушившихся камней и, уронив из пасти своей пеликана, воздел голову к небу, разразившись победным рыком. Рык его разнесся могучим эхом среди качающихся шпилей Нижнего Града, поднялся к Осенним Звездам–скорбящий и торжествующий выкрик, слитый воедино. А потом у него из–под лап брызнул мощный фонтан серебряной воды, что смыла золу и пепел.