Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

На верхней площадке, где носится ветер, музыка была тонкой и быстрой; пролетая, она оплетала петлей каждый из зубцов. На винтовой лестнице она звучала отрывисто и низко, словно падала со ступеньки на ступеньку. Возле окон она тянулась и мучилась желанием улететь, а при входе в комнату замирала.

Для спальни у нее нашлась ласковая колыбельная, для оружейной — стучащий марш, для гардеробной — любовный напев, для трапезной — ритмичный танец, для кухни — простецкий трактирный напев, вроде тех, что любили в «Ионе и Ките», а для мрачного подземелья — еле слышный шелест похоронного пения.

И сир Ив поневоле начал смотреть глазами самой Карминаль. На верхней площадке Ив видел Артура, который высматривал кого-то вдали. И в спальне он видел Артура, который заснул и улыбался во сне, и ресницы у него были пушистыми на щеке, как у ребенка. И в трапезной смотрел он на одного только Артура, который насытился после долгой погони за оленем. И даже возле поварского котла он мельком заметил Артура, со смехом подглядывающего за стряпухой.

Наконец он вышел из башни и столкнулся с Йонаной лицом к лицу.

Она уставилась на него с вызовом.

— А! — сказал сир Ив, стараясь не показать ей своей растерянности. — Рад тебя видеть, милая корриган.

Она ничего не ответила и снова заиграла. Теперь музыка была громовой и печальной.

— Ты хочешь разорвать мне сердце? — спросил Ив.

Йонана покачала головой, не опуская смычка.

— Ты хочешь, чтобы я заплакал? — опять спросил Ив.

Йонана снова покачала головой.

— Ты не все увидел, не все понял, не все угадал, — проговорила она наконец через силу.

— Что же я пропустил такого важного, милая корриган?

Она продолжала играть, и вдруг Ив понял, что они в замке не одни; увлеченный воспоминаниями Карминаль, он не заметил несчастных слуг злого великана. А они по-прежнему находились здесь и ждали часа своего освобождения.

Ив закричал что было сил:

— Спрятанные люди, невидимые пленники, все страдающие существа, — выходите! Не бойтесь, выходите ко мне, потому что я пришел освободить вас!

Виола закричала вместе с Ивом, и два их голоса слились в один. В тот же миг из всех комнат выступили люди и корриганы, и еще какие-то грустные чудовища с когтями на плечах и шестью пальцами на руках и ногах; их волосы, черные, спутанные, падали до земли и собирали пыль с лестниц. И все они были одеты в самое грубое полотно, какое только возможно на белом свете, и подпоясаны лохматыми веревками. На ногах у них были прочные медные цепи, и они не могли покинуть комнаты: стрелки — вершину башни, постельничие — спальню, служанки — гардеробную, стражи — оружейную, а стряпухи и поварята — кухню. Что касается подземелья, то там кто-то громко заплакал, но наружу так и не показался.

— И что ты будешь с ними делать, сир Ивэйн? — спросила Йонана. — Теперь это твои слуги и твои пленники.

— Мне не нужны ни слуги, ни пленники! — сказал Ив. — Если потребуется меня уморить, хватит и одного Нана!

— Меня зовут Йонана, — поправила корриган. — Вот так меня зови, а не «Нана».

— Я говорил не о тебе, — возразил Ив.

— Здесь нет никого другого, наделенного именем, — огрызнулась корриган. — Только ты и я. И меня зовут Йонана.

— Не повторяй своего имени в третий раз, — попросил Ив. — Я вовсе не хочу услышать твои мысли.

Она криво улыбнулась и проиграла короткую, ехидную мелодийку: два шажка, три приседания, одно задирание юбки.

— Очень похоже, — фыркнул Ив.

Она наставила на него смычок:

— На кого?

— На тебя!

А спрятанные люди, невидимые пленники и страдающие чудовища смотрели на Ива, натягивая цепи, и ждали — что он решит.

Ив сказал Йонане:

— Сыграй лучше такую музыку, чтобы цепи рассыпались сами собой!

— Такой музыки не существует, — ответила Йонана. — Иначе все закованные в цепи давно были бы свободны.

— Вот как? — Ив поднял брови, но от дальнейшего воздержался.

— А как поступают в подобных случаях там, наверху? — Йонана кивнула на водный свод, который заменял здесь небо.

— Зовут кузнеца.

— Ну так зови кузнеца! — сердито бросила Йонана.

— Кузнец! — закричал Ив. — Кузнец! Кузнец!

И в тот же миг раздались стоны, и крики, и смех, и проклятья, а цепи сами собой рассыпались и превратились в прах. Из башни один за другим выбегали корриганы, и люди, и чудовища. Они были покрыты пылью, и копотью, и сальными пятнами. Все они смеялись, и плакали, и целовали Иву руки и одежду. А Йонана смотрела на это неподвижными мрачными глазами и вовсю играла веселую плясовую.

Когда Квинт Фарсал впервые появился на берегах Озера Туманов, он был частью великого Рима. Он командовал когортой в легионе, который называли Славным, а в легионе служили суровые центурионы и надежные легионеры, и было знамя с золотым орлом — аквила, и легатом был родной дядя Квинта, Луций Фарсал, человек умный, хорошо поживший, со складками на лице, выдающими хорошую породу. Вокруг легиона околачивались пропащие женщины из местных и несколько мужчин с татуировкой на лице, которая скрывала их истинные намерения. Эти мужчины были шпионами, проводниками и разведчиками, но в первую очередь они были предателями, и никто им не доверял.

Квинт Фарсал считал Британию страшной дырой, совершенно не нужной Риму, но дядя объяснил ему, что здесь можно раздобыть много богатств и поэтому необходимо строить дороги и прочие коммуникации. И Квинт Фарсал думал о коммуникациях и о золоте. Местные женщины воняли, от кислого молока болел живот; в лесах было сыро, а на озерном берегу — тем более. От мельканья смутных теней, туманов и скуки у Квинта Фарсала ломило в висках.

Он был римлянин и потому привык сражаться в строю. Но скоро в здешних лесах у него появился враг, который требовал поединка — сражения один на один.

Если Квинт Фарсал отправлялся со своими солдатами валить лес и копать землю для новой дороги, этот противник нападал из-за деревьев и откусывал от легиона маленькие кусочки. Квинт Фарсал командовал: «К бою!» и выстраивал легионеров, как положено, рядами, а из леса выскакивали лохматые люди с разрисованными телами и бросали копья, и пускали стрелы, а потом удирали, вопя звериными голосами и размахивая маленькими круглыми щитами.

Они угоняли лошадей, воровали в лагере еду, портили или крали амуницию, резали ремни на доспехах, чертили на римских щитах колдовские знаки, а однажды украли самого старшего центуриона, которого называли «Первое Копье», сделали ему ужасную татуировку и повесили вниз головой на большом дереве. Центурион был жив, когда его снимали, и изрыгал страшные проклятия.