Надежда Попова - По делам их

Курт не ответил, не сказал ничего, подавляя волну бешенства; человек напротив вздохнул.

— Я вижу, вы все поняли. Последнее, что я хотел бы сказать вам: мои вопросы могут вам показаться излишне нескромными, однако советую забыть о стеснении и даже на них отвечать искренне.

— Любите на досуге подслушивать под дверью спальни? Внутрь уже не пускают? — осведомился он, и голос засмеялся.

— А вы мне уже нравитесь… Но — будет. Давайте говорить серьезно. Ответьте мне на первый, самый важный вопрос, майстер инквизитор: почему вы изменили результаты своего дознания?

Курт поджал губы.

— Не понимаю, о чем вы, — ответил он, осознавая вместе с тем, что это вышло неискренне и фальшиво, что собеседник не может не увидеть столь откровенную ложь; в мозг ударила волна слабости, и шепот стал строже.

— Не надо; я же просил — не надо лгать мне, юноша. Кроме того, об этом судачит половина Кельна, посему то, о чем мы говорим, тайной быть не может. Уж не для меня, по крайней мере… Итак, почему вы это сделали?

Курт молчал; ответить как должно не мог повернуться язык, ибо сказать такие слова незнакомцу, постороннему, чужому было просто невозможно…

— Надо же, — усмешка в голосе была почти печальной. — Однако и в наше время любовь еще что-то значит. Поразительно.

— В таком случае, — зло оборвал Курт, — может, прекратите над этим насмехаться?

— О, что вы, — возразил шепот благожелательно, — и не думал. Поймите вы, майстер инквизитор, я вам не враг, невзирая на то, в каком положении вы находитесь; я ведь тоже человек, тоже желаю дышать и потоптать еще немного эту землю, посему обеспечиваю свою безопасность всеми доступными мне методами. И, чтобы вы совершенно перестали воспринимать происходящее как игру с меченой костью, обещаю вам: когда вы ответите на мои вопросы, я стану отвечать на ваши. И единственно от ваших ответов сейчас, от их правдивости зависит, насколько искренен с вами буду я сам. Справедливо?

— Да, — вынужденно согласился Курт, усевшись удобнее. — В таком повороте уже есть некоторый резон.

— Хорошо; я рад, что мы пришли к согласию и вы не оказались глупее, нежели я о вас думал, майстер инквизитор. В таком случае, продолжим. Скажите, вы в самом деле разочаровались в вере — настолько?

— Нет, — не задумавшись, отозвался он, напрягшись и лишь теперь подумав о том, что привычная тяжесть ремня с оружием до сих пор продолжает ощущаться, как прежде; стало быть, его даже не разоружили…

— В этом нет необходимости, — тут же произнес шепот. — Вы все равно не сможете им воспользоваться. Кроме того, надеюсь, это в какой-то мере убедит вас, что я не желаю вам зла… Однако же, я рад, что вы начали говорить открыто; и не поджимайтесь так, юноша — стать мучеником за Христову веру вам не грозит. В отличие от ваших собратьев, я признаю за людьми право избирать себе того покровителя, к коему у них лежит душа; Иисус? Пусть. Не самый худший выбор. Если очистить его учение от всего, что к нему прилепили светлые умы вроде Молитора,[163] религия вполне достойная… — шепот помедлил и договорил, а Курту меж тем вообразилось, как человек пожимает плечами: — для определенного склада людей.

— Какого, к примеру?

— Мы ведь условились с вами: все ваши вопросы — после. Не беспокойтесь, моих будет не слишком много. Итак, вы остались преданны вере, не желаете оставлять службу в Конгрегации… так?

— Так, — все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.

— И при этом освободили из заключения ведьму, — договорил шепот. — А скажите-ка, будь на ее месте кто другой — ведь вы спалили бы его? Не задумавшись?

— Спалил бы, — бросил он тихо. — Но задумавшись.

— Об этом?

До него донесся тихий хлопок ладоней, и Курт сжал кулак, слыша, как в склепной тишине таинственного подвала прозвучал скрип кожи натянувшейся на костяшках перчатки.

— Да, — через силу согласился он. — И об этом тоже.

— Для чего вам оставаться среди них? — продолжил голос еще тише. — Ведь вы уже поняли, что Конгрегация — не совсем то, чего требует ваше понимание справедливости. Да и веры, если уж по чести говорить. Почему вы хотите остаться? Только искренне, прошу вас.

На этот раз Курт ответил не сразу. В голове пронеслись десятки возможных ответов, десятки причин, сомнений и аргументов; наконец, вздохнув, он проронил — тихо и с усилием:

— Искренне?.. Маргарет сказала, что все в этом мире можно изменить. Что даже перемены в такой сильной системе, как Конгрегация, могут произойти по воле одного человека. Что я могу изменить что-то…

— Поэтому? — снова будто в какой-то части его разума уточнил шепот, точно бы заглянув в него изнутри него самого; Курт мотнул головой:

— Нет. Не поэтому; я вообще сомневаюсь в ее правоте на этот счет — по моему глубокому убеждению, una hirundo ver non facit…[164] Хорошо, — решительно согласился он внезапно. — Я скажу вам откровенно, почему; но если вам придет в голову засмеяться над моими словами — я замолчу и более не произнесу ни слова. Если хотите — убивайте или что вы там намерены были со мною сделать; но быть шутом я не согласен — ни для кого.

— Позвольте вам заметить, юноша: я говорю с вами для того, чтобы узнать вас, посему все, что вы мне скажете, будет важным и имеющим немалое значение, а над важными вещами смеяться глупо. Я — не глупец. Итак, в чем причина?

— Причина, — негромко пояснил Курт, — та же, что и год назад. Вы ведь хорошо осведомлены обо мне, верно? Знаете, что произошло со мной на моем первом деле. Так?.. Хорошо, можете не отвечать, я знаю, что — так. Так вот тогда, после той… неудачи, мне было предложено оставить следовательскую службу. Я не ушел — потому что бежать не в моих правилах. Потому что это очень просто — лишь отвернуться, закрыть глаза и уши, не видеть, не слышать. Не чувствовать. Увидя, как твой друг избивает ребенка, очень просто уйти, сказав «я в этом не участвую», гораздо сложнее, но достойнее перехватить его за руку.

— Вы намерены перехватить за руку Конгрегацию?

Голос был серьезен — ни тени насмешки в этом шепоте Курт не услышал.

— Не знаю, — отозвался он еще тише, но тверже. — Пока — не знаю. Но бежать не желаю. Это — первое.

— Есть и второе?

— Есть, — подтвердил он с невеселой усмешкой. — Весьма важное. У меня, видите ли, выбор не столь уж велик. «Уйти из Конгрегации» для таких, как я, означает смертную казнь, а это, как вы понимаете, немалый стимул для того, чтобы возжелать продолжить службу. Конечно, есть возможность того, что меня попросту запрут где-нибудь пожизненно, переведут на архивную работу, если повезет, однако… — он запнулся, понимая, что собеседник видит его смущение, его замешательство. — Однако это будет значить, что меня отзовут из Кельна, чего я не хочу.