Ольга Громыко - Путница

– Мне? Зачем?! – Девушка внезапно вспомнила, что вчера было. Обрывочно, но ей хватило. – Ой… Ой мамочки…

– А народные танцы тебе лучше бальных удаются, – заметил Альк. – Особенно на столе.

– Ну она туда не первая влезла, – встал на защиту подруги Жар.

– Зато свалилась первая.

– Зато ее там не было, когда он проломился под остальными!

– Да, это было впечатляюще, – признал саврянин. – Кстати, что за идиот попытался подхватить тетку?

– Кажется, ее младший сын.

– И после этого она еще надеется его женить?

Рыску их обмен приятными воспоминаниями ничуть не утешил.

– О Божиня, что же савряне обо мне подумали?! – простонала она, кое-как завязав пояс и схватившись за голову.

Альк перекинул травинку в другой угол рта:

– Судя по состоянию большинства – «какая милая, славная девушка!». Если уж ты меня красавцем назвала…

– Не могла я такого сказать! – Девушка с надеждой повернулась к Жару, ожидая, что тот развенчает очередную шуточку белокосого, но вор смущенно отвел глаза.

– Да ладно тебе, – проворчал он, – застолье как застолье. Утром никто и не вспомнит, кто в «поленце» выиграл.

– А кто?!

– Не помню, – соврал Жар. – На-ка вот, подлечись действительно. А то аж зеленая вся. – Парень протянул Рыске знакомую оплетенную бутылку, но девушка испуганно шарахнулась: больше ни капли! Никогда в жизни!! Потом спохватилась: – Как тебе не стыдно?! Они к нам со всей душой, а ты…

– Какая разница – там мы ее выпили бы или с собой прихватили? – изумился Жар. – Это же все равно для нас поставили!

Альк взял у него бутылку, отхлебнул и поморщился.

– Завтракать, я так понимаю, никто не хочет? Тогда поехали.

Пока мужчины седлали коров, Рыска стояла в сторонке тихая и пришибленная, все еще переживая из-за вчерашнего. Жар поднял ее котомки, собираясь перекинуть через Милкину спину, но левый вьюк показался ему подозрительно тощим. Вор по праву близкого друга заглянул внутрь, поворошил вещи.

– Рыска, а подвенечное платье где?!

– Платье? – отстраненно переспросила девушка. – Какое платье? Ой! Я же в него ребенка завернула и поясом обвязала… Так вместе и отдала.

– Вернемся? – Жар, не дожидаясь ответа, повернулся к веске. Она была еще видна, дымки из труб ткались в маленькое сизое облачко, уползавшее к востоку.

Но Рыска неожиданно помотала головой и, подняв на друга измученные, запавшие глаза, пояснила:

– Какое-то оно уже не шибко новое для подвенечного. И вместо седла лежало, и топтали его, и костерным дымом насквозь провоняло… А на пеленки в самый раз сгодится.

– Все равно труда жалко! – Жар расстроился чуть ли не больше подруги. – Ты ж его столько вышивала…

– Ничего, другое вышью.

«Было бы еще для кого, – уныло подумала Рыска, взбираясь на корову. – Кому я, дура такая, нужна…»

Глава 28

При звуках тихой нежной музыки крысы задирают морды и пощелкивают зубами от удовольствия.

На въезде в столицу досмотр оказался не в пример дотошнее обычного. Местным приходилось показывать знак жителя, бляху на цепочке (даже у нищих такие были, медные), чужаков же не только обыскивали, но и допрашивали – как звать, зачем приехал, надолго ли? – записывая все в толстенную книгу. Покидать город надлежало через те же ворота, сверяясь с записями.

К ринтарцам стражники прицепились, как два репья к коровьему хвосту. То ли из подозрительности, то ли желая содрать побольше. Назовись Альк полным именем – и с господином Хаскилем без вопросов пропустили бы даже десяток вооруженных до зубов головорезов, но это было бы несусветной глупостью. Саврянин, напротив, надеялся, что его никто не узнает. Семь лет все-таки прошло, холеный розовощекий юнец превратился в матерого, широкоплечего и жилистого мужчину.

Но когда стражники придрались к мечам, собираясь оставить их себе «до выяснения, не краденые ли – уж больно хороши для таких бродяг», терпение Алька лопнуло.

– Это мои. – Саврянин властно положил руку на ножны. – Путникам дозволяется въезжать в город с оружием. И нигде не написано, что оно должно быть плохим.

– Ишь путничек нашелся, – фыркнул стражник. – Если мы каждому на слово верить будем…

– Доказать? У тебя, – Альк ткнул его мизинцем в пухлое брюхо, будто указывая судьбе дорожку, – печень пошаливает. Этим летом – один к девяти. А у тебя…

Второй стражник попытался спрятаться за напарником, но саврянин не поленился сделать полукруг и неумолимо взял жертву на прицел пальца.

– Зима в этом году будет холодная. – Голос Алька был ровный, веский, что убеждало лучше всяких заверений. – Застудная чахотка, один к пятнадцати.

Стражникам дружно поплохело прямо сейчас. Второй, правда, попытался неуверенно возразить:

– А я слыхал, что видуны без крыс больше одного из десяти вытянуть не могут.

– Верно, – благодушно согласился Альк. – Так что с тобой мои шансы были бы («Нет-нет, что вы, я и не думал вам угрожать! Просто глянул на дороги, а там уж Хольге решать») всего один к полутора. Что-нибудь еще хотите узнать? Про родных, про друзей?

Стражники дружно затрясли головами и расступились, пропуская «путника» и его приятелей.

– Вот это мастер! – восхитилась Рыска, когда Жар, худо-бедно уловивший суть разговора, пересказал его подруге. – Ты что, каждому человеку можешь с ходу все дороги предсказать?!

– Нет, конечно, – отмахнулся Альк. – Но они в это поверили, и ладно.

– Так ты их просто обманул? – разочарованно спросила девушка.

– Насчет причин – да. Насчет шансов – нет.

– Это как?

– У путников есть понятие «слепой поворот». То есть ты чувствуешь, что это может произойти, но не знаешь почему. Вероятность, что летом этот стражник умрет, действительно один к девяти. Как именно, я не знаю – перепьет, пристрелят, с лестницы свалится, – но все равно могу попытаться вытянуть, вслепую. – Альк с удовольствием вдохнул запах столицы – накаленных солнцем камней, сохнущей тины по краям сточных канав, цветов с лотка проходящей мимо торговки. Вроде бы везде те же камни, те же канавы, те же цветы, а родной город даже с закрытыми глазами узнаешь. – Но обычно путники за такое не берутся. Неизвестно, сколько сил придется приложить и что в итоге получится. Помнишь, как ты меня «вылечила»? Вот, то же самое.

Окраина столицы напоминала Крокаш, но чем дальше приятели шли, тем выше поднимались дома и шире становились улицы. Камень все больше вытеснял дерево, однако мрачнее от этого город не становился, наоборот: каждый дом пытался перещеголять соседей как сортом гранита – от черного до белого, со всевозможным крапом, – так и украшениями.