Воин Забвения. Гранитный чертог

Скоро в чертог пришли Вагни и Навой. На время им выдали старшинские пояса – нарочно для столь важного случая; начищенные бляшки их блестели, как и гордые лица сотников – ведь не каждый раз доводится оставаться вместо воевод. Вагни отыскал Младу взглядом и едва заметно улыбнулся – вот уж, знать, от своего вожака такому научился. Многие среди верегов частенько пытались подражать Хальвдану – то особая усмешка, то прищур – но только Вагни преуспел в этом как никто другой. Аж пробегали по хребту неприятные мурашки.

Скоро появился и Виген. Навой сделал шаг вправо, уступая ему место. Начальник стражи встал, опустив руку на спинку княжеского кресла, оглядел гридней и удовлетворённо кивнул своим мыслям.

На миг в торжественно солнечном чертоге, даже гранитные стены которого сегодня казались не столь серыми, стало тихо. И потому отчётливо послышался скрип двери и размеренные шаги, заставившие гридней ещё сильнее выпрямить спины.

Вошёл князь.

Таким Младе уже приходилось видеть его в тот день, как не случился их с Жданом поединок. Другое дело, что тогда её мало что вокруг занимало, кроме противника – по сторонам она не глазела. Князь сегодня был одет истинно так, как полагается правителю: расшитая рубаха из синей цатры, рукава подхвачены серебряными обручьями; на плечах – корзно цвета старого ариванского вина с богатым собольим воротником и узорчатой застёжкой на плече. У пояса – меч с украшенной золотом и самоцветами рукоятью; такими обычно не сражаются, хоть они, как и лучшие боевые клинки, могут разрезать упавшую на лезвие пушинку. Они служат символом власти и знатности, их передают сыновьям.

На лице Кирилла – спокойствие и готовность выслушать всякого, кто придёт сюда. Выслушать и помочь. Только на миг скользнула в серых глазах тень недовольства, когда правитель заметил, что Млада оттёрта гриднями слишком далеко от его кресла. Но Вигену он ничего не сказал.

Лишь правитель опустился в кресло, двери чертога открылись. Хлынул внутрь шум голосов и отдалённый рокот города. Снаружи случилась заминка, будто там не могли решить, кто пойдёт первым. Но она была недолгой: нетерпеливо прикрикнул один из гридней, и в зал вошёл первый проситель. А там они потянулись нескончаемой вереницей.

Среди них были горожане, знатные и простые. Они просили разрешить спор за земли или рассудить, кто прав, а кто виноват во взаимной обиде. Случались и те, кто хотел обвинить соседа, знакомца ли, в краже или нечестности договора. Глядя на них, Млада думала о том, что многие из тех споров, что выносили на суд князя, люди могли бы разрешить и сами, если бы согнали с глаз багровую пелену гнева. Стоило только успокоиться и немножко пораскинуть умом. Но каждому хочется, чтобы тяжёлое решение за него принял другой человек, особенно если он – сам князь. На вождей всегда накладывают печать мудрости, ведь им благоволят сами Боги, иначе как ещё объяснить их власть над великим множеством людей. Иное дело, что не все правители оказываются такими, какими их хотел бы видеть народ.

Но Кирилл, в рассудительности которого Млада уже успела убедиться, ничем не позволил усомниться в себе. Ни разу он не потерял самообладания. Даже когда в чертог влетела худощавая, иссушенная, верно, собственной сварливостью бабёнка. Голову её венчала до жути рогатая, вышитая бисером кика; пальцы щедро унизывали перстни, а одежда могла соперничать в дороговизне с платьями самой княжеской жены. Сверкая зеленущими, как у ведьмы, глазами, женщина едва не за косу втащила за собой белобрысую девушку. Та вяло упиралась – знать, уже выбилась из сил – и непрерывно рыдала. Просторная понёва в сине-зелёную клетку не скрывала её лезущего чуть не на нос живота.

Бабёнка во всеуслышание, так, что звоном качнулось эхо под сводами, заявила, мол, девчонка носит в своём чреве ублюдка от её мужа. И просила наказать ту, а то и найти какую знахарку, чтобы могла извести нерождённое дитя. Да что там – пусть сам княжеский лекарь возьмётся! А блудницу требовалось тут же наказать плетьми.

Кирилл слушал её внимательно и невозмутимо, только светлые брови с каждым словом женщины ползли вверх всё сильнее. Кто-то из гридней рядом с Младой тихо хохотнул и шепнул соседу:

– От такой и я бы убёг. Да за порогом дитё не завёл бы – дальше сбежал.

– Такая и за морем достанет, – ответил второй, тоже посмеиваясь. – И оттаскает. Только не за косу.

Между тем, женщина выдохлась и замолчала, вопросительно глядя на князя. Тот на мгновение приложил кулак к губам, скрывая то ли зевоту, то ли улыбку, и повернулся к притихшей девушке.

– Дитя правда от мужа этой почтенной?

Белобрысая кивнула и опасливо покосилась на раскрасневшуюся от долгой речи бабу.

– Я не хотела, чтобы он знал… Не хотела.

Кирилл жестом прервал её.

– Дитя – это радость для каждого мужчины. А почему сам отец не пришёл?

– Боится, – фыркнула обманутая жена, – что бородёнку ему повыдеру.

Девушка снова глянула на неё.

– Он сказал, что меня не оставит, – твёрдо сказала она, перестав, наконец, всхлипывать. – И что к тебе, княже, ему идти резона всё одно нет. Вот эта и злится. Знахарка-повитуха мне сына пророчит, а у Вирки всё девки одни.