Елена Хаецкая - Свора пропащих

— А вон он, — отец Пандольф махнул рукой в сторону алтаря. — Римский воин у гроба Христова. Второй слева, без шлема.

ЛОТАР СТРАСБУРГСКИЙ

Третий день шел дождь. Почти не прекращаясь, с малыми перерывами. Дорогу развезло, как последнего пьяницу. Эркенбальда надрывно кашляла, сидя в телеге.

— Впереди просвет! — крикнул Гевард, обернувшись к остальным, — он шел первым.

Ремедий Гааз налег на телегу плечом и прошептал, обращаясь к лошадке:

— Ну, милая…

Лошадка словно услышала — дернулась. Хрясь! Телега с громким треском завалилась назад. Сломалась ось. Тяжело стукнуло о переборку — Эркенбальда задницей, не иначе. Женщина завозилась, пересыпая оханье яростной бранью, полезла наружу. Ремедий и не думал ей помогать. Выпряг лошадку, догнал Агильберта.

— Телега того, — сообщил он.

Полчаса потратили на то, чтобы разобрать вещи и растолкать их по походным мешкам. После двинулись дальше, бросив посреди леса телегу с остатками барахла, по правде сказать, совсем негодного, — на радость каким-нибудь бродягам.

Лес обрывался у сенокосного луга. Луг уходил под уклон, к речушке. За речкой раскинулась деревенька, а над всей местностью господствовал небольшой замок. Точно вскочил и уселся на холме, чтобы удобнее оглядываться по сторонам.

Нехорошо было в деревне.

Агильберт остановился, пошевелил носом. Эркенбальда, растолкав остальных, с озабоченным видом пристроилась бок о бок с капитаном. Ни дать ни взять — хозяйка. И стояла, хмурила белесые брови, покуда Агильберт не отпихнул ее в сторону.

— Гремишь, как посудная лавка…

Эркенбальда взяла из своей добычи все, что могла, и теперь действительно была густо увешана мешками, в которых что-то бесконечно перекатывалось и звякало.

Два крайних дома в деревне горели. На окраине примостилась телега, выкрашенная в черный цвет. Две лошади неторопливо щипали траву на деревенском лугу. Хорошие лошади, сытно кормленные.

— Подойдем, — решил Агильберт.

Одиннадцать человек вышли из леса, спустились по лугу, перешли вброд речушку, обмелевшую за лето, мутную после дождя. Вошли в деревню, два шага прошли…

Зареванная баба выбирается из сарая, в волосах солома, губы распухли. Бормочет: «Рубаху-то зачем рвать?» Одернула юбку, плюнула и, заплетая на ходу волосы, ушла в коровник. Вскоре донесся звон молочной струи о луженое дно подойника.

Утробный стон, которого никто словно не слышит. Здоровенного мужика прибили к воротам десятком длинных стрел, а добить насмерть забыли. Висит, мычит, из распахнутого рта по бороде течет кровь, голова мотается, бьется о ворота, руки и ноги подергиваются, длинные стрелы вздрагивают в его теле.

Дым пожара заволакивает край деревни. Оттуда несутся вопли, кашель, проклятия. Потом густые клубы точно бы расступаются, и из огня и дыма выходит огромный детина. Борода вилами, по черной кирасе гуляют кровавые отблески, на шляпе шевелятся, точно живые, большие красные перья, в руках гигантский двуручный меч, поперек обширного брюха на поясе катценбальгер. И десяток молодцев окружают его, все как на подбор, каждый размером со слона, никак не меньше. У двоих длинные, в человеческий рост, луки, остальные — с двуручными мечами.

Черный гигант огляделся по-хозяйски, уставился на пришельцев, грозно нахмурился.

Агильберт вышел вперед. Великан оглядел его, оценивая и прикидывая что-то. Потом спросил, как рыкнул:

— Кто такие?

— Сам будто не видишь, — огрызнулся Агильберт.

Ландскнехты подошли поближе к своему командиру.

— Я-то вижу, что вы грязные бродяги, бежавшие с поля боя. — Великан победоносно фыркнул, раздув ноздри.

— Никогда еще Пропащая Свора не бегала с поля боя, — высокомерно отозвался Агильберт. И потрепанное красное знамя шевельнулось в руке Шалька.

— Пропащая?.. Не вас ли выебал этот бабий хвост, Раменсбургский маркграф?

Очень не хотелось Агильберту отвечать на вопрос, поставленный таким образом. И потому капитан молчал. А простодушный Ремедий Гааз брякнул:

— Нас.

Положив обе руки на меч, великан от души расхохотался — как только кираса не треснет на таком брюхе. Агильберт с ненавистью смотрел, как трясется черная борода вилами.

— Кто же знал, что Эйтельфриц окажется такой блядью, — примирительно сказал, наконец, великан в черном. — Добро пожаловать, засранцы, в Хагенау. Нынче я здесь воюю. Присоединяйтесь, если есть охота, а если нет

— идите в жопу.

— Граф Лотар? — спросил капитан, чувствуя, как расплывается в радостной улыбке.

— А кто еще! — Лотар Страсбургский вкусно хохотнул. — Хагенау издавна принадлежит нашей семье. Должен же я заботиться о родовых наделах.

— Мы к вам шли, — сказал Агильберт. — Отец Ландскнехтов, всем известно, что вам всегда нужны солдаты.

Лотар хлопнул Агильберта по плечу, фамильярно облапил его и задышал ему прямо в ухо.

— Видишь, вон там замок на холме торчит, как хуй у висельника?

Агильберт кивнул.

— Трусливая задница, — гневно сказал Лотар, кивая на замок. — Засел, паскудник, и смотрит из башни, как я из его крестьян говно давлю.

— Да кто засел-то?

Лотар искренне удивился вопросу.

— А хрен его знает… Владелец здешний.

Отойдя подальше от остальных, Агильберт и Лотар пустились в переговоры. До острого слуха Геварда, который служил в отряде седьмой год и хорошо понимал важность денежных вопросов, долетала крепкая божба и яростное рычание Лотара. Насчет оплаты Гевард был совершенно спокоен: торговался рыжий капитан отчаянно. О чем солдат и поведал Шальку — артиллерист волновался, не прогадать бы с жалованьем.

— От жадности нашего капитана даже жиды стонут, — успокоил пушкаря Гевард.

Старый наемник оказался прав. После переговоров с рыжим Агильбертом граф Лотар явился красный, распаренный, точно вылез из бочки с горячей водой, и тут же нарычал на одного из солдат в черной кирасе: нечего стоять тут разиня рот.

— Деревья для тарана кто рубить будет? Святой Гинефор?

Солдат буркнул под нос что-то невнятное и напустился на крестьянскую бабу: где, дескать, мужнин топор, сука?

До ночи валили деревья, острили стволы.

Была в обозе у Лотара и мортира, но оказалось, что Лотар, человек дремучий, не позаботился оставить для нее достаточное количество пороха. Пока ландскнехты возились с тараном, Шальк стоял у бессильной маленькой пушки, и по хитренькому востренькому лицу пушкаря текли самые настоящие слезы.

Лотар тем временем рассказывал Агильберту о том, что надлежало делать. Основную часть своих сил, два полка, около трех с половиной тысяч человек, страсбургский граф отправил на юго-запад, к Неккару, под началом опытнейшего полководца Эберхарда Бородатого (Der Mit Dem Barte) — это не Эйтельфриц, он раньше времени в штаны не наложит. Сам же Лотар задержался здесь на пару дней, чтобы армия не имела в тылу хрен знает кого (Kuckuck weiss, wem). Ну, с замком дело пустячное, можешь мне поверить (Kannst Du nachprufen). Четыре дня хорошего марша — и мы нагоним Бородатого, а там, глядишь, и Хагенау ляжет к нашим ногам… Агильберт слушал, кивал. Потом оба напились.