Маргит Сандему - Весеннее жертвоприношение

Винга была одета очень красиво, явно заботливо выбирала одежду, думая о том, что ей предстоит. Платье, которого он раньше не видел, было сшито из толстой ткани, напоминавшей парчу, а может это и была парча. Оно ниспадало почти прямо с плеч, с небольшим расширением у складок подола, обшитого мехом. Как сарафан у дочерей русских бояр. Однако этих слов никто из них не знал. «Оделась, словно на праздник, — подумал Хейке. — Достойно того языческого обряда, через который нам придется пройти».

Но сейчас она была опечалена, и это очень беспокоило его. В эту ночь у них не будет ни времени ни возможности предаваться чувствам.

— Винга, прости меня, — попросил он. — Я сегодня не должен был устраивать тебе сцену. Это так несправедливо по отношению к тебе, так эгоистично и излишне.

— Я чем-то взволновала тебя, — тихонько всхлипнула она, когда они покидали Элистранд. Пешком, так как лошади сегодня могли стать им помехой. — Я только не помню, что я сказала плохого!

Он остановился и положил на землю свою ношу. Обнял ее за талию и, стыдясь, прижал лицо к ее щеке.

— У меня был приступ ревности, Винга.

— Ревности? У тебя? Это звучит приятно, Хейке! Но почему?

— Ничего приятного в этом нет, могу тебя заверить! Не хотел тебе рассказывать, но ты так несчастна, а сейчас это ни к чему, иначе ночью будет вдвойне тяжелей. Ты помнишь, как я сказал, что Нильс и ты подходите друг другу? А я хотел, чтобы ты нашла другого! Во всяком случае, чтобы у тебя была возможность выбора. Сейчас, пока не поздно. Но в последние дни мне было трудно, любимая. И сегодня я хотел освободиться от боли, которую причиняют мне мысли потерять тебя, ибо я должен был сосредоточиться полностью на этом ужасном обряде. Поэтому твой вопрос прозвучал в неподходящий момент. Я его воспринял так, как будто ты тоскуешь по Нильсу. Нервы же у меня в тот момент были так напряжены, что я взорвался.

Она погладила его грубые, как у тролля, волосы.

— Я все понимаю, ибо сама испытывала огромное напряжение, поэтому и разревелась. Но не приглашай больше Нильса, если это тебе доставляет боль. С ним приятно побеседовать, но он это не ты! Между вами огромная разница.

Хейке выпрямился и улыбнулся.

— Нильс с удовольствием снова встретится с тобой. Но обо всем этом мы поговорим потом. Сейчас я успокоился.

— Я тоже. И счастлива.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Потому что ты ревнуешь, — шепнула она с двусмысленным блеском в глазах.

Он смущенно рассмеялся и большим пальцем отвел волосы с ее виска. Это было такое нежное прикосновение, что в сердце Винги стало тепло.

Но вот они снова вернулись в пугающее сегодня.

Хейке помог Винге поднять поклажу и взвалил свою и ее часть на себя. Они двинулись дальше. Молчаливые тени в полнолунной ночи.

«Она одета словно для языческого ритуала, — снова подумал он, глядя на шедшую впереди Вингу. — По призыву грядущего солнца, неукротимых сил весны. Весенняя жертва…»

Весенняя жертва? Это слово пронзило его словно холодный звук. Что приносили в жертву в древние времена? Животных… людей? Девственниц?

— Мы возвращаемся домой, — сдерживая дыхание произнес он.

Она остановилась и удивленно посмотрела на него.

— Нет, — сказал он более спокойным тоном. — Мне вдруг стало страшно. Сейчас это уже прошло.

Она больше ни о чем не спросила. Может быть, инстинктивно почувствовала, что не хочет знать большего о его страхе.

— Ты привел в порядок мои долги, — сказала она. — Спасибо! Как тебе это удалось?

— У тебя были средства, о которых ты не знала, — сухо ответил он: подробно о том, откуда появились деньги, он рассказывать не стал.

Экономическое положение начало беспокоить его. Приехав в Норвегию, он располагал достаточными средствами. Но богатство не вечно, особенно в том случае, если у тебя есть маленькая родственница с большим поместьем, которое поглощает деньги. Большая часть средств потребовалась ему и на поддержание в порядке Гростенсхольма. Менгер помог ему поместить деньги в надежные предприятия, но это пока еще не приносило доходов.

Задержка с судом по поводу возвращения Гростенсхольма так же была вызвана материальной стороной дела.

— Во всяком случае, погода нам благоприятствует, — прервала Винга течение его мыслей, когда они достигли опушки леса и их скрыли деревья.

— Для этого времени года, да. Но нам следовало бы подождать до лета.

— На это у нас нет времени.

— Да.

Оба повернулись и посмотрели на Гростенсхольм, купавшийся в голубом свете луны. Крыши выделялись более ярко, контрастируя с антрацитово-синими тенями внизу. Окна старого господского дома холодно поблескивали.

— Там живет он, старый вор, — сказал горько Хейке. — И не испытывает никаких мук совести.

— Совершенно, — подтвердила Винга.

— Посмотрим, что произойдет сегодня ночью. Наша последняя надежда.

— Но он же не очень стар?

— Не думаю. Может, где-то около шестидесяти? Жизнь ему улыбалась. Жрал и пил слишком много.

— Да жил за чужой счет. Это тоже старит.

— Точно. Злоба безжалостно и немилосердно прочерчивает на лице свои отвратительные борозды.

— Вот поэтому твое лицо, Хейке, для меня самое прекрасное.

— Спасибо! Эти слова мне сейчас очень нужны.

Они все еще стояли и смотрели не равнину.

— Удивительный вечер, — воскликнула Винга.

— Да. В прошлый раз, когда мы были здесь, я думал о чем-то похожем. Чувствуется какая-то вибрация…

— Точно, — энергично отозвалась она. — В земле. И в воздухе. Словно этот довольно темный мерцающий воздух обладает своим собственным светом.

— Весна, — согласился Хейке. Его глубокий голос в этот вечер обрел новое своеобразное звучание. Напряжение он испытывал огромное, даже сам того не осознавая. И оно было не только нервным, вызванным стоящей передним задачей, но и сознанием того, что он сейчас поступает в соответствии с полученным наследством, что он делал очень редко: использует свой талант человека, меченного проклятием Людей Льда.

В действительности глупо было считать Хейке человеком, который мечен проклятием. Он получил все признаки меченых, и был одним из них. Но он вел себя как избранный, хотя и не был им. Хейке в своей простоте, может быть, являлся одной из наиболее сложных натур в этом роду. Его скорее можно было сравнивать с Тенгелем Добрым, даже если он и не обладал огромным авторитетом последнего. Во всяком случае сейчас. С возрастом он, быть может, и займет такое же положение. Сейчас же наиболее присущей Хейке чертой была его скромность, некое отсутствие веры в свои возможности.

Он стал думать вслух:

— Весна — мощнейшее преображение природы. В эти дни природа преображается больше всего. — Он смущенно рассмеялся. — Я помню, что у меня всегда появлялось чувство… насилия над землей.