Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

— …Я нашел тебе девятого воина, — сообщил Максу Гарвет утром восьмого дня. — Он сейчас в Юге. Пусть тоже приедет, как остальные?

— Нет, не надо, — покачал головой Макс. — Мы сами отправимся в Югу. Пока я буду вводить парня в курс дела, ты подыщешь десятого — того, у кого можно безбоязненно оставить Эдну, пока мы будем в Цитадели.

— Хорошо, — козырнул Гарвет и скрылся из виду.

Максимилиан вздохнул: он начинал подозревать, что под взрослым человечьим обликом кроется драконий ребенок…

«Собирайтесь. Мы отправляемся…»

Одна короткая тихая фраза прозвучала сильнее боевого горна: суровые, исполненные решимости взгляды устремились на Макса. Беспечная радость покинула и Эдну: она смотрела так печально, что, казалось, из ее больших добрых глаз вот-вот потекут слезы… До сих пор все эти планы, расчерченные на бумаге и на песке, выглядели, как занимательная игра, не более. Теперь же настало время встретиться с реальностью лицом к лицу.

…Помня о Вирте, Максимилиан придержал свое трансволо, потратив на него тридцать две минуты. Именно теперь он чувствовал, что недавно достигнутый восьмиминутный результат — его главный козырь, — лучше пока сохранить в тайне.

Когда рассеялась звездная тьма, Макс и драконы оказались в просторном зале, скупо освещенном электрическим светом. Вечерняя Кариба сменилась вечерней Югой, куда более шумной и светлой.

— Проходите, гости дорогие! — артистично взмахнув руками, произнес встречающий (тот самый девятый воин, должно быть). По хитрому прищуру было видно, что он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.

Макс не успел ничего сказать, как незнакомец в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние и… подхватил на руки Эдну.

— Здравствуй, любовь моя! — смеясь, произнес он. От таких признаний в любви, по мнению Макса, должно было киснуть молоко… Тем временем парень, наконец-то выпустив девушку из своих загребущих лап, продолжал идиотскую болтовню: — Эдна! Сладкая моя, ну что за обличье! Заставляешь меня чувствовать себя старым развратником!.. — он хихикнул. — Смилуйся, накинь пяток лет…

Эдна смутилась. Когда она наконец решилась обернуться на Макса, у нее горели щеки.

— Милиан… — произнесла она виновато и представила злостного шутника: — Это Раджес…

Макс посмотрел на него исподлобья. Такой взгляд обычно не предвещает ничего хорошего. И вообще ничего не предвещает, кроме немедленной расправы… Но миродержец сумел справиться с собой.

— Понятно, — только и сказал он. — Раджес… Что ж… не собираюсь быть третьим лишним.

Скрипнув мягкими подошвами по полу, он развернулся и направился к ближайшей двери, шагая так быстро, что плащ развевался за спиной. Макс понятия не имел, куда идет. Он не знал ни этого здания, ни выходов из него. В таких случаях обычно говорят, что человек «идет, куда глаза глядят»…

Драконы проводили его изумленными взглядами. Гарвет силился сказать что-то, но Рамон отвесил ему звонкий подзатыльник, чтобы молчал и не лез не в свое дело. Эдна крикнула Максу вдогонку: «Мил, вернись! Ты не понимаешь!..», а когда он даже не обернулся на ее крик, бросилась было догонять его, но Раджес ловко поймал ее за руку и, притянув к себе, словно в танце, шепнул ей: «Не трудись. Сам разберусь»…

За пределами зала света уже не было: электричество берегли. Блуждая в потемках, Максимилиан совсем заблудился в поворотах и переходах. Зато гнев прошел…

Обессиленный, как после боя, он тихонько сполз по стене на пол и сел, скрестив ноги. Ласково погладив диадемовую шкуру молчащего посоха, он прислонил его к стене, а затем зажег у себя над головой маленький Фиат-люкс.

…Наследство бедняги Пая… Это простенькое заклинание давно пора назвать утешающим все печали. Такой теплый, огненный у него свет…

— Уфф, чуть догнал! — это никогда не унывающий Раджес выскочил из-за угла и, скользнув мягкой обувкой по гладкому полу, лихо приземлился рядом с Максом. — Ну ты и скороход, парень. Я не хромаю, и то догнал с трудом.

Максимилиан смерил его хмурым взглядом и ничего не сказал в ответ.

— Милая самоделка… — нервно хихикнул дракон, указав на Фиат-люкс, покачивающийся в опасной близости от его лица, и, кашлянув, перешел к делу: — Ты это… не дури, Мил, — сказал он убедительно. — Ты мне не соперник. Я это знаю. И ты это знаешь. Нравишься ты моей Эдне — ну и что с того? Пусть. Будь счастлив… сколько вы там живете… лет пятьдесят-шестьдесят. Я подожду, мне это, что тебе неделя. Я не гордый… ну, в смысле, гордый, но не настолько, чтобы ревновать свою девушку к человеку. Так что без обид. Давай вставай и пошли в зал обратно: народ волнуется…

Максимилиан его выслушал и сделал выводы. Делиться этими выводами он ни с кем не собирался. Пока что.

И в зал, к восьми драконам, пытающимся утешить одну расстроенную Эдну, Макс и Раджес вернулись вместе. Первый был хмурнее тучи, второй радушно улыбался, так, словно готов был принимать благодарные аплодисменты и ловить цветы, летящие на сцену.

— Вот твой мальчик, Эдна, — сказал Раджес, легонько подталкивая Макса в спину. — Не горюй…

Обсуждение планов назначили на утро, ибо в этот вечер предводитель был слишком не в духе, чтобы бесстрастно объяснять, что к чему.

…Максимилиан стоял на высоком балконе, крепко сцепив пальцы на его перилах, и пристально смотрел на возвышающуюся над городом Цитадель. Эдна боялась его в такие моменты. И сейчас, стоя за его спиной, как тень, она робко пыталась с ним заговорить…

— Раджес… он не такой плохой, как кажется… Строит из себя такого распутника, а на самом деле очень верный…

— Ну да, это я уже понял, — грубо перебил ее Макс. И вновь — молчание.

— Он хорошо отзывался о тебе. Он… он восхищен тобой… Он бы на край света пошел за таким человеком, как ты… И я… я бы тоже пошла… — и вдруг Эдна взмолилась, отчаянно, в последней надежде тронуть суровое сердце: — Возьми меня с собой! В Цитадель!

— Нет, — отрезал Макс. — Если хочешь помочь, приготовь мне звездный яд. К завтрашнему вечеру.

— Хорошо… — сникла Эдна. В ее голосе ясно слышались обида и разочарование, скрыть которые было невозможно…

Она ушла. И Макс остался один. Наедине с огнями города, с громадой Цитадели, скребущей вершиной небеса. Долгий, исполненный боли стон вырвался из его груди. Но не было слез, которые принесли бы облегчение. И даже молиться было некому: какое право он, замысливший такое, имеет на милость Неба?..