Айя Субботина - Шаманы крови и костей

  Девушка послушно вошла в столп света, не выпуская из рук ашарад. Если вдруг... Мысли путались, стоило оказаться внутри теплого сияния. Будто за пределами его границ время текло иначе, а здесь - то ускорялось, то замедлялось. А сверху все сильнее и сильнее давила невидимая сила, и под ее тяжестью Хани чудился хруст собственных костей. Вялой и легкой оказалась пришедшая мысль о смерти. В самом деле - с чего вдруг Шараяна сохранит ей жизнь, когда высвободится? Так и так не станет она больше рисковать и соваться в тело смертной снова. А значит, как только все будет кончено, оборвется и ее, Хани, жизнь.

  "Ты так наивна, девочка", - насмешничала Шараяна, а северянка все сильнее и сильнее гнулась к земле.

  Хани будто со стороны увидела себя стоящей на коленях, покоренной и униженной, а из ее тела, словно беспалые руки, сочился черный туман, похожий на тот, что заполонил это странное место. Девушка ничего не чувствовала, только слабость одолевала все сильнее и сильнее. К затылку будто приставили острый камень, и невидимый кузнец вдалбливал его в самый череп - медленно, но так, что каждый новый словно отсекал часть сущности. Воспоминания - далекие, о которых она не помнила. Они возвращались вспять, таяли, словно снег, обнажая прошлогоднюю листву. Раш и их ночь на берегу - видение немедленно отступило, на смену ему пришло иное - Рок, мертвый Рок на грязном снегу. Следом еще - она сама с уродливым птенцом в руках. Он дрожит и прячет голову под крыло, но жар его тела обжигает ладони до крика. Северянка попыталась вырваться, встать на ноги, но невидимый кузнец уже опустил молот и воспоминания разлетелись вдребезги, лопнули, как тонкая глиняная чаша, которую уронили с огромной высоты. Осколки разлетелись на столько кусков, что девушка даже не пыталась их собирать - видения прошлого таяли, уходили. Дальше Хани увидела себя, совсем маленькую, в тот день, когда ее смотрела Мудрая. Отметины, темная и светлая - отчего-то обе виделись ясно, будто каждый мог разглядеть их. Они сплетались, словно чудные лианы - черная и белая, обвивали одна другую, и расползались по коже. Потом Хани и вовсе стало казаться, что они - одно растение, одна сущность, неделимая. Видение растворилось, выгнало наружу совсем иное - озеро и корзина на берегу. Охотник, что поднимает ее, вынимает сверток и откидывает край покрывала. А следом - пустота. Новый удар, теперь такой сильный, что Хани ухватилась за голову.

  "Прости меня, прости меня моя маленькая..." - шепчет чужой, тонкий голос.

  "Я люблю тебя..." - будто бы отвечает ему мужской, резкий и ласковый одновременно.

  "Пусти, за глаза богов ведь..." - смеется женский.

  "Я ждал тебя всю жизнь, не отпущу!" - страстно шепчет мужской.

  И тьма. Черный орнамент, висящий в серебреном круге света - он шевелится, разбрасывает щупальца, словно ищет, за что бы ухватиться.

  Хани свернулась калачиком, словно это могло облегчить боль. Молот бил снова и снова, вколачивал в душу пустоту. Северянка попробовала открыть глаза - веки неохотно поднялись, но взгляд не нашел ничего, кроме мглы. Она шевелилась и щупала Хани, ворошила косы, будто малый ребенок.

  - Раш... - Хани не хотела подниматься, почти уверенная, что умерла. У нее ничего не болело и голова, освободившись от лишних воспоминаний, мыслила как никогда ясно. Если это мертвое царство, отчего здесь нет огня? Или она только где-то на половине пути?

  - Хани? - позвал голос в ответ. Его голос.

  - Мы умерли, Раш, - ответила девушка. Она не видела румийца и не знала, откуда доносился его голос, но хоть бы после смерти они снова вместе. И чужестранец помнит ее по имени. Пусть это будет единственная отрада, подаренная Гартисом, Хани с радостью приняла и такую малость. - Прости, я не смогла нас спасти.

  Вместо ответа послышался сдавленный хрип, будто кто-то схватил румийца за горло. Девушка попыталась подняться - ноги не слушались, но она не прекращала пробовать снова и снова.

  - Глупые люди, - из мглы вышла Шараяна.

  Хани никогда прежде не видела истинного облика темной богини, но сразу узнала ее. Богиня была высокой - вдвое больше самого высокого северянина, которого знала Хани. Ее кожа, ее лицо - все было покрыто черными орнаментами плетений, точно таких же, как те, что Хани видела и на своем теле. Ее одежда будто была соткана из мглы - она постоянно менялась, словно у Шараяны было бесчисленное количество всяких нарядов, и она вздумала перемерить их все сразу.

  Темная улыбнулась, обнажая красивые крепкие зубы, а рука ее, облаченная в паутину, будто во вторую кожу, сжимала горло Раша. Румиец болтал ногами, словно беспомощный ребенок. Лицо его стремительно багровело, глаза наливались кровью.

  - Ты так доверчива, - повторила Шараяна. - В твоем теле я ограничена в своих чарах - это верно. Но не до такой степени, чтобы не смочь вернуть моему неверному сыну его рассудок. Моя магия лишила его разума и мне же в силах отдать сыну то, что у него отняли. Я думала, ты окажешься умнее.

  Хани сделалось горько от собственной глупости. Конечно, разве могло быть иначе? Шараяна в ее теле обращала шарашей в пыль, творила такие чары, ничтожную часть которых не повторили бы и все фергайры Белого шпиля. Не ради спасения Раша темная богиня заманила их сюда, а только чтоб высвободиться из ловушки в теле смертной.

  - Все так, - отвечала Шараяна, и Хани не удивилась, что та слышит ее мысли. - То время, пока я сидела в тебе, девочка, было для меня проклятием, а для всего Эзершата - благословением. Я почти поверила, что тебе хватит уме воткнуть в себя меч. Это было бы разумнее всего - тебе легкая погибель, а мне - забвение. Вряд ли люди этого пропадающего мира, что доживают свои последние дни, знали, кого благодарить в своих молитвах, но моя -твоя - смерть отодвинула бы их кончину. Пришлось изворачиваться, чтобы заманить тебя в нужное место.

  Хани не нашлась, чем ответить. Она не понимала и половины из того, о чем говорила Шараяна, голос Темной заглушал мысли и лишал воли.

  - Люди всегда поддаются своим желаниям больше, чем голосу разума. Неужели ты хоть бы на мизерное мгновение не задумалась о том, что, убив меня, сделаешь благо всем? Не хотела разменять свою жизнь и жизнь этого ничтожного румийца, на благо всех?

  Хани не помнила и не хотела вспоминать. Какой в том прок, если темная богиня все равно сейчас разделается с ними обоими?

  "Самонадеянно", - прогудел совсем рядом голос такой силы, что из глаз Хани хлынули слезы, а пальцы до крови впились в лицо.

  Она не понимала языка, но отчего-то знала значение единственного сказанного на нем слова. Сквозь слезы северянка рассмотрела, что Раш какими-то чудом высвободился из хватки Шараяны, и теперь стоит в стороне. Его глаза горели так ярко, словно осколки Ярости севера, что некогда венчала башню фергайр. Шрамы налились пламенем, кожа раскраснелась, как железо в кузнечном горниле.