Уэлихолн - Торин Владимир

— Горящие слезы, вываренные из черной крови! — закричал незнакомец, и его крик резанул обоих Кэндлов по ушам. — Горящие слезы!

— Не кричите! Хватит!

Виктор захлопнул дверь, чтобы никто в доме, не дай бог, не услышал.

Незнакомец не повиновался и дергаться не прекратил. Он продолжал вещать свою бессмыслицу.

— Горящие слезы, вываренные из черной крови! — проскрипел пленник, не сводя безумных глаз с лампы в руках Кристины. — Горящие слезы!

— Что?

Виктор недоуменно поглядел на сестру и вдруг понял, что речь идет о керосине, а «черная кровь» — это, вероятно, нефть, из которой его получают.

— Думаю, он спятил, — прошептала Кристина, но пленник ее услышал.

— Еще одна кейлех! — в отчаянии провыл он, прожигая Кристину ненавидящим взглядом. — Да смилуется надо мной Печальная Пустошь.

Кристина ничего не поняла.

— Что он говорит? — нахмурилась она. — Как он меня обозвал?

— Кейлех — это значит «ведьма», — пояснил Виктор. — Ничего не говори, — мгновенно оборвал он попытки сестры что-то на это ответить.

И тут его осенило. Тайна исчезновения ирландских словарей раскрылась сама собой. Очевидно, все устроила мама, чтобы избежать излишних недоразумений вроде беготни младших Кэндлов по коридору с воплями: «Мам, тут кто-то обзывает тебя ведьмой за стенкой!», «Мам, тут кто-то сыплет проклятиями по-ирландски!»…

Виктор расхрабрился и подошел ближе. Кристина осторожно шагнула за ним.

Свет лампы полностью вырвал из темноты лицо пленника. Оно было узким, отощавшим: скулы выпирали, щеки, напротив, ввалились, а челюсти под кожей проступали пугающе четко. Сама кожа незнакомца, пепельно-серая, казалась невероятно сухой. Глубоко посаженные глаза зло и колко выглядывали из-под тяжелых век, над ними нависали темно-красные мохнатые брови. Такого же цвета волосы, слипшиеся от пота, неровными прядями свисали с его головы, которая…

Виктор вздрогнул. Вопрос о том, как именно может держаться на голове такая высокая корона, отпал. Зрелище было жутким и невероятно мерзким, и в животе начинало мутить от одного только взгляда на это. Красноволосого пленника пытали — судя по всему, очень давно. Ржавая корона была то ли вшита, то ли вплавлена в его голову, а кожа, покрытая сморщенной сеткой ожогов, давно вросла в нее. То же обстояло и с латными перчатками: их заварили прямо на его руках — до самых локтей тянулись чудовищные ожоги. Помимо этого, все тело пленника было покрыто шрамами. Самый длинный из них — очень старый, белоснежный и при этом грубо сшитый — располагался на боку слева и наискось шел поперек ребер. Из-под уродливого рубца явственно выпирала кость — судя по всему, неправильно сросшаяся.

Красноволосый пленник кашлял и хрипел. Его грудь судорожно и надрывно сокращалась с такой силой, что кожа в любой миг грозила лопнуть и разорваться на ребрах. Бурая пена проступала на нещадно потрескавшихся губах.

— Не подходи близко, вдруг он заразный… — предупредила Кристина.

Но брат не послушал и сделал еще шаг.

— Зачем ты явился? — прохрипел пленник, исподлобья глядя Виктору в глаза, и в его голосе отчетливо почудилось царапанье древесных ветвей по раме окна. — Забрать мою душу?

Кажется, он испугался Виктора, поскольку снова задергался в своем коконе — на сей раз в безуспешной попытке отстраниться. При этом все его мышцы напряглись, а глаза налились злобой и отчаянием.

— Пусть явится сама кейлех и вырвет мне горло крюком, — прорычал он, словно загнанный в капкан зверь. — Пусть освежует и вставит горящие свечи мне в уши. Пусть делает, что хочет, но не забирает душу! Не забирай… мою душу…

— Что? — удивился Виктор. — Зачем мне ваша душа? Успокойтесь. И прошу вас, не кричите. Мы пришли помочь…

— Если не душа, тогда что?

— Да не слушай его! — Кристина попыталась воззвать к голосу разума. — Он точно спятил! Недаром мама его упрятала! Крюки, свечи, свежевание… Что за ужасы?!

И тут Виктору стало дурно. То ли из-за затхлости застенка, то ли пленник действительно его чем-то заразил. В глазах помутилось, Виктор покачнулся точь-в-точь как недавно, в гостиной.

Он поглядел на подвешенного в нитях незнакомца, и тот уже не выглядел, как прежде. Уродливое, но до сего момента человеческое лицо изменилось. Рот превратился в пасть, и клыки перестали в нем умещаться, зрачки удлинились и стали напоминать птичьи. Также вырос и нос. Он загнулся крюком и покрылся кровью, как будто его рвали когтями или же пленник использовал его в виде пишущего пера и окунул в багровые чернила. Длинные красные волосы зашевелились и поднялись, точно живые, они обвили железную корону. Вокруг головы жуткой твари начал клубиться туман, а ноги и руки закутались в дым. Кожа на месте сердца почернела, и по ней во все стороны зазмеились смоляные разводы вен. Они начали расслаиваться и ветвиться, постепенно затягивая все тело пленника, покрывая его сетью…

Наваждение прошло столь же внезапно, как и появилось. Перед Виктором по-прежнему висел истерзанный красноволосый пленник с пепельно-серой кожей.

— Вы ведь не человек, верно? — спросил Виктор.

— Что ты такое говоришь? — удивилась Кристина. — Конечно, он…

— Я не происхожу из рода людей, как все кейлех в этом доме, — с дрожью в голосе от чудовищной смеси собственных злобы и бессилия произнес пленник. — Мой народ зовется Дорха Крой, темные сердца…

— Кровавые гоблины, — испуганно прошептала Кристина. — Я читала…

— Меня сегодня уже ничто не удивит, — поморщился Виктор. — После выходок Биггля, трюков Петровски и исчезновения отца даже гоблин в гостевой комнате уже не кажется чем-то таким уж…

— Пусть отсохнет язык того, кто еще раз произнесет это слово, — скрежетнул зубами пленник. — Гоблин?.. Люди называют вещи не так, как они зовутся, а так, как им хочется, чтобы они звались. Они непочтительно относятся к тому, чего не понимают, пока им не вырвут сердце. Вы ничего не знаете. Даже черного зверя, которому скармливают человеческое горло, вы называете псом. Но сердце зверя — это не то же самое, что песье сердце. А я… даже здесь, даже связанный, все равно остаюсь Дорха Крой. Что ты можешь знать о гордости, феар?! Что ты можешь знать о подлинном горе… — он поморщился и перевел: — …человек?

— Я слышал ваш голос из-за стены. Вы жаловались на…

— Я не жаловался! — оборвал его пленник, и Виктор вдруг почувствовал боль в висках, как будто их кольнули острые шпоры. — Никто из моего рода не жалуется. Нам набивают легкие гвоздями и подковывают босые ноги, но мы не жалуемся. Я горевал. И проклинал.

— Прошу прощения, — кивнул Виктор, и боль тут же отступила. — Вы правы.

— Зачем ты явился сюда, Глеаас Феар?

— Глеаас?

Пленник промолчал. Он отвернулся и поглядел в зарешеченное окно. Ночь не ответила ему, поэтому он снова уставился на человека перед собой и одарил его презрительной усмешкой.

— Это то, что живет в твоем сердце, — сказал он. — Это одежда, которую ты носишь. И глаза, которые глядят на меня.

— Это цвет, — догадалась Кристина. — Зеленый! Он назвал тебя Зеленым Человеком!

— Зачем вы явились сюда? — повторил свой вопрос пленник. — Вы — те самые палачи кейлех, которые отведут меня к месту казни? Тварь из ветров, ночей, фонарей, падающих листьев и тумана распнет меня на дыбе и вырвет ребра железными клещами? А маленькая кейлех будет резать мои глаза острой бумагой?

— Что? — Виктор вздрогнул. — Нет! Мы не собираемся вас казнить. Мы хотим помочь…

— Помочь? — удивился пленник. Он не верил — полагал, что это очередная изощренная пытка его тюремщицы.

— Вы ведь хотите сбежать? — спросил Виктор. — На взморье. Муир… как там было дальше?.. Которое сыто и голодно одновременно…

— Это мои слова…

— Я услышал их через стену и пришел освободить вас.

— Если это так, то… — начал было пленник, подавшись вперед. Глаза его загорелись опасным блеском. В них тлели искры злобы, которые все разгорались и могли вылиться в любую подлость.