Антон Орлов - Искатели прошлого

— Если так случится снова, и враги Наргиатага заставят тебя сражаться на их стороне, ты можешь сдаться и сказать нашим воинам, что ты собственность Хэтэсси-кьян-Беалдри-эбо-Сеямэкори. Запомнил? — она повторила свое полное имя, которое я слышал впервые, еще раз. — Тогда тебя не убьют, а отправят ко мне, — взяв бокал, она добавила: — Я не ем людей, это запрещает моя вера. Но таких, как я, пока еще мало.

У кесу появилось религиозное учение, утверждающее, что одна и та же душа может вселиться и в кесу, и в человека, и в некоторых животных — этих животных тоже нельзя употреблять в пищу, есть можно только мясо заведомо неразумных тварей.

— Вас не преследуют за такие взгляды?

— За что нас могут преследовать? — она удивилась.

— Так ведь идет война, и если вы откажетесь убивать, кого прикажут…

— Ты не понял, — возразила Хэтэсси. — Убивать не запрещено. Я могу убить на поединке другую кесу, могу убить рыщака, если он нападет на меня в Лесу, могу убить человека. Но я не убью человека для еды, хотя раньше так делала. Я начала думать об этом после того, как узнала тебя, и когда я встретила проповедницу-ламси, моя душа сама раскрылась навстречу мудрости ламси.

Она говорила, а я смотрел на ее прелестное треугольное лицо, словно обтянутое серой бархатной маской, на гибкий стан (сбросив куртку, она осталась в вышитой тунике из тонко выделанной кожи коньячного цвета), на сильные изящные руки — и испытывал нестерпимое желание, совсем как семь лет назад. Ничего не могу с этим поделать. Она была моей первой женщиной, и телесное влечение к кесу у меня, видимо, на всю жизнью.

Хэтэсси поглядела на меня поверх бокала с золотистым напитком на донышке (я вдруг некстати вспомнил о том, что сластишоны мы собирали вместе с Вир), и в ее раскосых рубиновых глазах вспыхнули знакомые огоньки. Она усмехнулась.

Ушла она до того, как Сандра прибежала из школы, а Ева, гремевшая посудой на кухне, так и не увидела, кого я провожаю.

— Вы с Эфрой сожрали весь мой торт! — упрекнула Сандра, когда вернулась домой.

— Не с Эфрой, — возразил я. — Она сегодня не приходила. И не весь, а только ту половину, которая была в холодильнике.

— Там была здоровущая половина, мог бы оставить кусочек. Вон какие у тебя глаза виноватые!

Ну да, виноватые… Но виноват я не перед этой маленькой нахалкой, а перед Эфрой — ведь мы с Хэтэсси занимались не только тем, что Сандрин торт ели.

— Ничего, придет Дэнис, и новый купим, — утешилась Сандра. — Там еще один был, который мне понравился, такой же большой, только не белый, а шоколадный, но Дэнис сказал — сразу оба много.

— Не совестно тебе жадничать?

— Я не жадничаю. Мы с Дэнисом еще благотворительностью занимаемся — ходим везде и даем деньги бедным и голодным, а они говорят, что будут молиться за нас.

Ева тихонько вздохнула. Она давно уже смирилась с тем, что воспитывать это чудовище с бантиками — занятие безнадежное.

Собирая ложкой из коробки оставшиеся от торта крошки, Сандра деловито поинтересовалась:

— Как ты думаешь, Залман, будет нам какой-нибудь толк от их молитв?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Лучше, если будет, ага? Пусть тогда хорошенько молятся. Мы ведь Камень Власти должны найти и не отдать тем, кто захочет его у нас отобрать.

Мы с Дэнисом ввязались в уличную драку на задворках Марленского пассажа, в одном из тех бетонных закоулков, где паркуются фургоны, подвозящие товар.

Был поздний вечер, мы бродили по Танхале и разговаривали, как раньше, разница только в том, что теперь нас во время таких прогулок сопровождают аласигу, изредка мелькающие в темноте, словно зыбкие порождения лунного света и тени.

Вообще-то, драки, как таковой, не было. Несколько подонков пинали сбитого с ног прохожего, еще несколько стояли вокруг с бутылками пива и смотрели на это, как зрители. У меня револьвер на шесть выстрелов, а их было, как минимум, вдвое больше, причем некоторые тоже держали пистолеты — видимо, на случай постороннего вмешательства.

Я вытащил револьвер, прикидывая, в кого стрелять.

— Подожди, — шепнул Дэнис. — Задействуем мою охрану.

— Разве ты можешь им приказывать?

— Я им выбора не оставлю. А ты позаботься о жертве.

И в следующий момент он шагнул на площадку, озаренную светом газовых фонарей.

— Прекратить!

Развлекавшиеся молодчики лениво удивились: надо же, кто-то протестует! Не полицейский и даже не магазинный охранник, а какой-то случайный парень или девушка (при ночном освещении не сразу разберешь, кому принадлежит это поразительно красивое бледное лицо, тем более что волосы у Дэниса уже отросли до плеч).

Один что-то сказал и замахнулся на него пустой бутылкой, подписав тем самым смертный приговор и себе, и остальной банде. Это я видел краем глаза, поскольку бросился вперед, расталкивая тех, кто стоял на дороге, и упал на пострадавшего, прикрыв его своим телом — иначе была вероятность, что аласигу его тоже прирежут под горячую руку.

Пару раз меня пнули, а потом — свист стали, стук подошв по бетону, вопли ужаса и боли. Аласигу убивали молча. Кто-то пытался в них стрелять, но дело ограничилось бессильным щелканьем курков: все они владеют чарами, выводящими из строя огнестрельное оружие.

Несколько раз меня что-то несильно стукнуло по спине, как будто роняли картофелины. Осторожно повернув голову, я увидел на бетоне отрубленную человеческую кисть, рядом с ней валялся револьвер.

Все закончилось в считанные секунды. Приподнявшись, я посмотрел, в порядке ли Дэнис, потом перевел взгляд на потерпевшего: хорошенькое дело, если я его зашиб, рухнув сверху, как леопардовый рыщак с дерева на пробегающего мимо грыбеля!

Немолодой мужчина, аккуратно и консервативно одетый. Лицо разбито, но жив, и даже в сознании.

— Все в порядке, — я постарался его успокоить. — Мы доставим вас в больницу.

— Ты сделал плохо! — предводительница аласигу нежным контральто выговаривала Дэнису. — Больше так делать нельзя! Плохие люди могли тебя убить.

— Извините, наргиянси Иссингри, но его тоже могли убить, — Дэнис показал на прохожего, который с моей помощью сел (правое предплечье вывихнуто или сломано).

— Тебе нельзя умереть. Запрещено. Ты принадлежишь Наргиатаг.

— Я принадлежу самому себе, и буду поступать так, как считаю нужным.

Серая с серебряным маникюром рука сгребла Дэниса за куртку, словно хотела встряхнуть, но все же не встряхнула, пальцы разжались.

— Я все буду докладывать Наргиатаг, — предупредила Иссингри.

При свете вычурных фигурных фонарей я наконец-то рассмотрел ее как следует: рослая, широкие плечи, тонкая талия, глаза густо подведены синей краской, бархатистая шерсть на лбу и на скулах тоже выкрашена в синий цвет, в ушах бриллиантовые сережки — не кесейские, из столичного ювелирного магазина.