Надежда Кархалёва - Альдана Потерянная принцесса

Николас сел рядом, одной рукой обнял. Ведьма положила голову ему на плечо. Напротив точно так же расположились Дашка с Джессикой.

Пока в невидимом замке царила идиллия, Скентия очутился в той лаборатории, где главенствовала Джарома. Пленников тут уже не было, но всеобщая паника присутствовала, проявляясь в каждом жесте и слове.

С возникновением красавца какая-то женщина взвизгнула. Кто-то что-то выронил, разбив. Кто-то сглотнул. Когда дым, эффект телепортации Скентии, рассеялся, половина алхимиков вздохнула с облегчением, половина не сдержала истерического хихиканья. Потом на гомункула накинулись двое, намертво в него вцепившись. Та нервная женщина задала резонный вопрос:

— Вы кто?

— Приподнимите мне чёлку, пожалуйста, — Скентия из-за отменной хватки не мог осуществить это сам.

Женщина грубо дёрнула его оранжевые волосы, падающие на глаз, в сторону и вверх, гомункул поморщился. Взгляд продлился секунду, она разжала пальцы и отошла, небрежно бросив:

— Вы — творение мистера Веолаймера Кердена?

— Да, леди, — спокойно ответил Скентия, помня о возможности в любую минуту телепортироваться.

— Старик мёртв. На Шекоган распространилась поправка к закону о праве гомункулов на свободное посещение мест их создания, — со злорадством осведомила его женщина. — После смерти творца права больше нет.

— Простите, я не знал. Позволите мне удалиться?

— Погоди, Ярия, — обратился к женщине, да и ко всем, кто был в лаборатории, сразу алхимик, вместе с коллегой удерживавший красавца, — это не старейшина Чёрных Гаваней, случайно?

— Вы абсолютно правы, — гомункул не терял самообладания.

— И вам не донесли о смерти Кердена? Подозрительно.

— Никто в Лейшарде не догадывается о моём происхождении, — Скентия, в принципе, не соврал.

— А сами вы не интересовались судьбой человека, подарившего вам жизнь? — Ярия приготовилась подловить красавца на лжи.

— Нет, — старейшина нахмурился. Ему противно было и воображать такое, и говорить. Когда у бедного старика появились проблемы с хранителями закона из-за того, что он раздавал целебные зелья бродягам, которых в те года полагалось казнить на месте, он устроил переполох во всём Лейшарде и прилегающих землях, чтобы разыскать создателя и обеспечить ему неприкосновенность. О плачевном положении старого алхимика ему случайно доложили, вскользь, потом Скентия, не объясняя ничего, конечно, очень щедро отблагодарил этого человека. Потом гомункул выкупил для Веолаймера алхимическую лабораторию: в родном Шекогане колдуна уважали всё меньше и меньше. Он вызволил из Денаувера его сына. Он делал для старика многое и жалел, что не может сделать больше. Скентия порой ненавидел себя за своё неестественное происхождение и обвинял алхимика за то, что тот обрёк его на существование, но эти приступы были редкими и недолгими. Гомункул чувствовал отвращение, в мыслях отказываясь от него, от отца… На родного отца, никак иначе Скентия никогда о нём не думал.

Его испугало внезапное жжение возле глаза. Красавец чуть было не решил: это наказание за ложь. Перемену выражения его лица Ярия поняла по-своему:

— Стыдно? Может, конечно, ты просто был слишком занят, чтобы помогать господину Кердену. Посоветовала бы тебе попросить прощения у духов, да они гомункулам не внимают, — с притворной жалостью протянула женщина.

Скентии стало совсем плохо. Вот и добралась леди до больного места. Разговор человека с предком — беседа двух душ, то есть их поочерёдные монологи. А у гомункулов души то ли нет вовсе, то ли имеется, да какая-то не такая. Нет права жаловаться; тебя создали и умным, и красивым, и обаятельным — уже хорошо, просто лучше некуда. Но так хочется иногда!

Отметина продолжала беспокоить, сила боли удвоилась. Стон пробрался сквозь зубы.

— Это обычное явление? — среди алхимиков кто-то насторожился.

— Первый раз, — на глазах у Скентии уже проступили слёзы.

— Должно быть, тут есть связь со странным изображением в пятнадцатой лаборатории, — к нему выбрался, долго расталкивая толпу коллег, мужчина лет тридцати, весьма необычной внешности: бледный, с глазами необычайно чистого голубого цвета, пронзительно-яркого — как небо после дождя. Такие же волосы, едва достающие до мочек ушей, отдельные тонкие пряди, заплетённые в косички, добираются до плеч и сползают чуть ниже. — Покажите мистеру Ринхафту, вдруг это ему что-то скажет.

— Пятнадцатая лаборатория… — красавец помнил. — Наши портреты?

— Наши! — издевательски воскликнула Ярия. — Забавно, так называемых братьев и сестёр ты не забываешь. Неужели и они тебя в известность, что Керден скончался, не поставили? Или вы старика коллективно бросили?

— Не они его, а он их, — поправил её необычно выглядящий мужчина тихим грустным голосом — грустным самому по себе, не из-за присутствующих в это мгновение эмоций.

— Я уверен, — процедил Скентия, разговор его с каждой минутой выматывал сильнее, — мои сёстры с братьями только по той причине не помогали отцу, что расстояние мешало или какие другие обстоятельства.

— Надеялся на них, а себе позволил бездействовать? — алхимик старейшину почему-то не упрекал. Кажется, он обо всём догадывался и понимал. Только вот откуда тут взяться понимающему человеку?

Погружаться в обман глубже Скентии было мерзко. Он так хотел, чтобы подвернулся повод исчезнуть из Шекогана!

— Идём, — повлёк его за собой алхимик. — Посмотришь, как ведут себя ваши изображения.

Произносить хоть что-то по пути в пятнадцатую лабораторию гомункул был не в состоянии: ему чудилось, будто у него изо рта польётся грязь, когда он его откроет. Мужчина причинять ему моральные неудобства не собирался, поэтому тоже молчал.

Лаборатория пустовала. Алхимик зажёг хлопком свечи в люстре, но и без освещения мерцание камней в мозаике было видно.

Отметина горела невыносимо, словно красавцу в лицо ткнули куском раскалённого железа, чтобы поставить клеймо. Гомункула пришлось закусить губу, не давая крику вырываться.

— Ещё сильнее болит? — заволновался проводник-освободитель.

Старейшина смог только закивать. Алхимик глянул на посох в руке мозаичного Скентии, где на украшении и поражало мерцание, потом опять на красавца.

— У тебя было такое оружие? — он подошёл к стене и ткнул пальцем в соответствующую часть изображения.

— И сейчас есть… Только оно дома, то есть там, где я остановился.

Словно завороженный, Скентия не мог отвести взгляда от стены. Ему сразу вспомнилось, как его, Эрфу, Ниорику, Мариера и Терфеса привели сюда, показать мозаику. Сначала все кривятся: каждый обнаружил в собственном портрете десяток преувеличенных недостатков и столько же достоинств, которые художник поленился изобразить в полной мере. Потом братьям и сёстрам после длительного, пристального и критического созерцания начинает нравиться. Следуют восторги и похвалы, а Веолаймер, смеясь, уверяет, что запрещает своим детям сомневаться в их красоте. Тем вечером старик сказал, что они должны покинуть Зальван.