Игра в умолчания - Макс Мах

Спинет – небольшой клавишный (обычно домашний) струнный музыкальный инструмент, разновидность клавесина, предшественник пианино.

[3] Аллеманда – «низкий», беспрыжковый танец, танцуется парами, число пар не ограничено.

Глава 2

ГЛАВА 2. История с географией

1. Двадцать первого листобоя 1647 года

– И все‑таки объясните, господин ди Крей, что здесь не так?

«Все», – сказал бы Виктор, но, разумеется, промолчал, поскольку имеет в виду отнюдь не историю и географию Империи. С ними‑то дело обстоит куда проще, чем со всем остальным. С этим мальчиком, например, Рафом Нье, который по всем признакам совсем не мальчик, с его родственницей, чей багаж возбуждает любопытство, и этим их доктором права, так не похожим на крючкотвора… Впрочем…

«Посмотри на себя в зеркало, человек! Загляни в кадку с водой. Кого ты там видишь, как его зовут?»

«Не ищи блох в чужой шкуре, своя собственная на свету шевелится».

Итак, вечер десятого дня. Скорее, ночь, поскольку, если ты разбиваешь лагерь под открытым небом, различия между вечером и ночью стираются. Они несущественны. Главное, тебя окружает темнота, тебе одиноко, холодно и сыро, и еще ты, разумеется, боишься. Другой скажет – опасаешься, но Виктор предпочитал использовать простые слова и ясные определения. Зачем ему лукавить наедине с собой?

Десятый день путешествия выдался сухим и ясным. Места, через которые предстояло пройти, уже совсем мало заселены, но и на дикий край все еще не похожи. Тут и там попадались дорожки и тропки, виднелись одинокие фермы на пустошах и вырубках, так что идти через овраги да буераки нигде не пришлось. Однако, понадеявшись на легкость пути, они – и снова не без настырного давления мэтра Керста – выбрали длинный переход и, разумеется, ошиблись. Дойти засветло до замка Кме не удалось, и место для бивака пришлось искать в сгущающемся сумраке. К счастью, для старины Ремта темнота условна и относительна. Вскоре – и пяти минут не прошло – в глубине леса, чуть в стороне от тропы, отыскался весьма удобный для ночлега грот, неглубокий, но просторный. Когда разжигали костры – два, чтобы перекрыть весь широкий проем входа, – под высоким сводчатым потолком испуганно заметались летучие мыши. Их было много в здешних местах, но дело шло к зиме, и пора бы им угомониться. Вот только нетопыри этого, видать, еще не поняли.

– И все‑таки объясните, господин ди Крей, что здесь не так?

Они сидели у костра вдвоем: Виктор и Раф. Мальчик был рослый и на вид крепкий, но все‑таки еще ребенок, а не юноша. Вот если бы мальчик был девочкой, тогда…

– Ты видел когда‑нибудь карту империи? – вопросом на вопрос ответил ди Крей и не без удовольствия пыхнул трубкой.

– Да… – без особой уверенности ответил мальчик.

«Ну, пусть пока остается мальчуганом!»

– В «Истории Севера и Юга» есть гравюра…

– Есть, – кивнул Виктор, неожиданно вспомнив огромный том «Истории», изданный ин‑фолио.[1] – Впрочем, это скорее рисунок, лишенный многих важных подробностей, чем настоящая карта, но для наших целей этого вполне достаточно. Итак…

Ее глаза – карие, возможно, янтарные – светились неподдельным интересом, или это играли в них отблески огня?

«Девушка… Но какое мне, собственно, дело? Сказали – мальчик, пусть так и остается».

– Представь себе карту, мальчик, – предложил Виктор вслух. – И посмотри на север. Ты знаешь, где там север?

– В правом нижнем углу, господин ди Крей, там изображена роза ветров.

– Молодец! У тебя цепкая память. Теперь найди Аль и проведи от него воображаемую линию прямо на север. Что там?

– Внутреннее море, проливы…

– Неправильно! – покачал головой Виктор. Прозвучало излишне категорично, почти по‑менторски, но кто он ей? Всего лишь проводник.

– Если смотреть строго на север, – объяснил он. – Линия взгляда делит Внутреннее море на две части. Большая – почти две трети – остается слева, то есть на западе, а восточная часть – около трети площади моря, и строго на север нет никаких проливов, а лежит полуостров Северный Олф. Проливы же находятся значительно западнее этой линии и ориентированы с северо‑запада на юго‑восток. Поэтому в обычное время никто и не ждет там льды до середины студня, а то и до самого годового перелома.

– Вы имеете в виду широту, на которой находятся Студеные Врата?

– Да, парень, именно это я и имею в виду, но ты меня сильно удивил. В твоем возрасте… Тебе сколько лет, Раф? Лет десять? Двенадцать? Откуда ты знаешь про широты и долготы? Возможно, ты знаешь и про склонение? А в звездах ты разбираешься, Раф?

– Вы задали мне так много вопросов, господин ди Крей, что я не знаю, на который из них следует отвечать первым. – Мальчик упорно отказывался называть Виктора мастером, величая согласно традиции господином, как и следовало на самом деле обращаться к дворянину.

– Оставим твой возраст… Что насчет звезд?

– Я знаю карту звездного неба, но не так хорошо, как мне хотелось бы.

– Ты видел «Атлас Боргхарта» или что‑нибудь в этом роде?

– Увы, нет, мой господин, всего лишь звездное небо…

«И что‑то еще, о чем ты не захотел… не захотела… не хочешь мне рассказать…»

2

Карта звездного неба была изображена на одной из стен большой спальни старших девочек. Очень красивая роспись, хотя и несколько потускневшая от времени, выцветшая на солнце, покрывшаяся копотью. Названия звезд знала Теа, ее научил этому старик священник, у которого она жила до приюта. Если не считать того, что священник с ней спал – и не только ночью, если вы понимаете, о чем идет речь, – он был добрым человеком и не только кормил и одевал свою «воспитанницу», но и учил ее всяким разностям.