По волчьему следу - Екатерина Лесина

далеко. И помогут… тем паче эти земли – земли Волоха. А ему ли, хозяину всех зверей, не знать…

Чего?

Не додумала.

Медведь качнулся. Теперь я видела его и с закрытыми глазами. Такого большого и все же… ему плохо. Больно. Его изменили, но… не так.

Неправильно.

- Иди сюда…

Его опутывали нити солнечного света, но такие… словно кто-то взялся вязать клубок, да, не справившись, бросил.

- Не надо бояться… я не сделаю больно. Я – не те, кто сотворил это с тобой…

Голос мягкий и ласковый. И он слушает. А я… я надеюсь… на что я вообще надеюсь? Я ведь ничего не умею. А что с Девочкой вышло, так это… случайность.

Случайности случаются.

Сейчас же…

В лицо пахнуло гнилью, и от запаха этого волосы зашевелились. В ладонь же ткнулось что-то влажное. И горячее. Очень горячее.

Зверь заурчал.

А я… пальцы прошлись по шерсти.

- Хороший…

Душа его была здесь. Ложь, что у животных души нет. Есть. Иначе бы ничего не вышло… но она устала. И я разбираю нити. Зверь урчит, и дышит, медленно, натужно. Я вижу, как ребра растягивают грудную клетку, и шкуру тоже, и она, не выдерживая, снова лопается.

Больно.

Я заберу его боль. И нити… надо распутать их все. Потихоньку… вот так… ворчание становится громче.

- Не лезь… - это доносится из-за спины, я слышу, хотя все одно как через слой воды. – Не мешай.

- Она такая же ненормальная, как вы… а вы куда лезете?

Бекшеев.

Я же говорила, что не усидит. И теперь подходит. Тоже медленно. И даже старается двигаться плавно, но нога подводит. Да и не умеет он по лесу ходить.

Зверь насторожен.

- Свой, - я не столько говорю, сколько мысленно отправляю ему. – Свой… он силу несет.

Сил у меня крохи. А вот Бекшеев маг, пусть и не боевой. И вдвоем, может, получится… что? Не знаю. Распутать нити до конца… там, на острове, был альбит. И мне повезло. А тут?

Тут Бекшеев.

Это лучше. Надежней всякого альбита.

Только все одно он ненормальный. Но руки его опускаются на плечи, а в ухо говорят:

- Бери.

И я беру.

Беру полной горстью эту вот, подаренную мне силу. Я беру, чувствуя, как течет она сквозь меня и к зверю. И тот тоже чует, вздыхает, снова окутывая нас вонью гнилого мяса и плоти. И Бекшеев чихает.

А что он думал.

Медведи зубы чистят редко. А вот падаль любят и весьма.

Так и стоим.

Втроем.

Пока нити не распутываются. Последний узел рассыпается сам, стоит тронуть, и я слышу тяжкий долгий вздох. Открываю глаза… краснота из глаз уходит.

Карие они.

Разумные.

- Прости, - говорю ему тихо-тихо, зная, что поймет. – Но это все, что я могу… я… не так и много умею.

И зверь тоже вздыхает.

А потом тянется, и морда его касается моей щеки. А потом вся эта огромная туша начинает заваливаться на бок.

- Берегись! – Бекшеев выдергивает меня, и мы падаем.

Вдвоем.

На мох.

Лежим. Пялимся в темноту. Звезды вон считаем. Раз, два, три, четыре… звезд сквозь полог листвы пробивается немного. Как раз, чтобы считать не притомились.

- Я… кажется… провонялся насквозь… я не знал, что медведи такие… я их только в зоосаду видел.

- Там, наверное, нормальные были.

- А этот не нормальный?

- Абсолютно.

- Как мы?

- Это точно, - над нами склонился Тихоня. – Целы?

- Не знаю, - я попыталась пошевелить руками. Получилось. Кажется.

- То, что у тебя мозгов нет, это я знал… но вы-то, шеф! Умный человек! А… - Тихоня протянул руку, которую Бекшеев принял. И с опорой на нее поднялся. С кряхтением, со стоном даже. – А если бы вас сожрали? Мне ж объяснительную пришлось бы писать…

- Не волнуйся, - я тоже получила руку. – Если бы сожрали нас, сожрали бы и вас. И никаких тебе объяснительных.

- Умеешь ты утешить.

Ноги держали.

Дрожали, но держали… нет, зверюга все же здоровенная. Даже лежащий, медведь производил впечатление. Сейчас он казался горой, огроменной, темной.

- Ух ты… - Васька вылез из кустов. – Это ж… это ж скажи, так в жизни не поверят! Это… это он чего такой стал?

- Жрал всякую пакость, - отозвался Тихоня. – Вот и стал…

- Вы позволите? – некромант приблизился. – Мне кажется, что медведи не должны быть… такими… даже измененные.

- А вы встречали?

- Да… только… минутку.

Софью он вытащил на руках, поставил и бережно отряхнул листики с её одежды. Посмотрел на нее.

На медведя.

И снова…

- Он давно умер, - сказала Софья и положила руку на некроманта. – Подведи поближе?

- Живой был! – возразил Васька. – Клянуся! Я его не видел! Я ж тихонечко ехал, потому как темень… а тут дорога так себе. Туточки и днем не проедешь, особливо, если дождь был. А дождя не было, но все одно же ж… ночь. И дорога.

Он оправдывался, правда, при этом обеими руками сжимая ружье. И взгляд его был направлен на медведя. А ведь не боится.

И это странно.

- Я в него шмальнул… от аккурат через стекло. Еще подумал, что у меня за это стекло ежели, так три шкуры сдерут! Бюджету на ремонт нету. Скажут, иди, Васька, ищи сам, где новое стекло ставить. Или так езди, без стекла, чтоб с ветром в харю.

Подросток.

И пусть крепкий, любопытный, как все подростки, но… говорит спокойно, и кажется, его больше заботит именно это вот, выбитое стекло, чем то, что его едва медведь не сожрал.

- А теперь и вовсе… - он перевел взгляд на машину. – Уволят… точнехонько уволят… и скажут, что сам виноватый, не сберег… а как…

- Не уволят, - Бекшеев шагнул к звериной туше и поморщился. – Я… скажу, что имели место обстоятельства непреодолимой силы. И что твоей вины нет. Да и… ты молодец, не испугался.

- Скажете… еще так! Чуть портки не обмочил!

Врет.

Он и вправду не испугался. И теперь глядит с любопытством, причем живым таким.

- Зверь на самом деле был мертвым, - некромант подвел Софью вплотную, и она коснулась морды. После того, как душа покинула тело, на морде появилось выражение задумчивое и даже печальное. – Мне и вправду случалось видеть зверей… работать со