Игорь Подколзин - Год черной собаки. Фантастический роман

Я сидел в гостинице, когда раздался телефонный звонок. Звонивший представился референтом мистера Гарба и сообщил: шеф поручил ему оформить мои финансовые дела и для этого он ждет меня, — разумеется, со всеми деньгами и бумагами — в пять часов вечера в холле бара «Небеса», за крайним столиком справа от входа. Я обещал быть, хотя не скрою, меня слегка озадачило столь легкомысленное место для подобного свидания.

Уваров закрутил головой и сказал с досадой:

— Там-то я и повстречал Ветлугина.

— Референта звали Ветлугин? Он тоже русский? — словно подсказал Мартин.

— Господи! — встрепенулся Уваров и хлопнул себя ладонью по лбу. — Простите. Я же не упоминал. Тут вот какая история. У папы был товарищ, тоже из эмигрантов, по фамилии Ветлугин. Предки его оказались за границей больше от растерянности, чем по политическим соображениям. Он жил в Париже, активно участвовал в Сопротивлении. Когда отец уехал в Англию, связь между ними оборвалась. Лет через пять-шесть после возвращения папы в Париж к нему неожиданно явилась незнакомая женщина с маленьким мальчиком. Она заявила: этот ребенок — малыш стоял и молчал, как рассказывала мама, выглядел очень несчастным — сын, да-да, сын его друга, а она жена, но не обвенчанная. Ветлугин умер и просил перед смертью разыскать отца, чтобы он позаботился о ребенке. Дама собирается выходить замуж, а ее жених не намерен воспитывать чужого ребенка. Она в отчаянии, не знает, что делать, и умоляет приютить его ненадолго. Короче, мальчуган — звали его Юлием — остался в семье, а мамаша так больше и не объявлялась. Своих детей у моих родителей тогда еще не было, и к приемышу относились, как к родному. Однако парнишка оказался уже испорченным. Когда я появился на свет, ему было лет двенадцать-четырнадцать, однако он умудрился вылететь из нескольких школ и наконец устроился учеником в какое-то маклерское бюро, но прилежанием не отличался. Мне тогда исполнилось пять лет. Дружбы меж нами не получилось — он меня просто высокомерно игнорировал, и не только из-за разницы в возрасте. Юлий отличался какой-то патологической жестокостью и злобой. Однажды я застал его, когда он расстреливал из пневматической винтовки собаку. Бедное животное металось по саду, не понимая, откуда приходит эта настигающая ее повсюду боль. Он же с садистским наслаждением всаживал в собачонку пулю за пулей.

Как-то, уже будучи юношей, он заявился домой и объявил с апломбом: записался наемником в иностранный легион в Африку. Отец возмутился и потребовал объяснений. Разразился скандал. На утро Ветлугин исчез, и папа запретил даже упоминать о нем. Вот его-то я и встретил в том баре. — Уваров прикрыл глаза и заскрипел зубами.

В мрачноватом холле, отбрасывая на стены отблески, вспыхивали разноцветные огоньки. У стойки толпились посетители, их было еще мало. Из-за малиновых портьер, свисающих над входом в общий зал, выплескивались потоки джазовой музыки. Пахло сигаретами, духами и коньяком. За широкими окнами лил дождь. Уваров присел за столик справа и наблюдал, как в лужах лопаются водяные пузырьки. Было без десяти пять. На миг его кольнуло сомнение — может, перепутал что-либо, странное место выбрал референт для делового разговора. А впрочем, ему виднее, значит, здесь удобней.

В коридорчике, ведущем к туалету, стояли двое и, стараясь быть незамеченными, пристально наблюдали за Уваровым.

— Так, — произнес тот, что повыше и посолиднее. — Пришел. Ждет. Сбегай-ка позвони и сразу обратно. Как заговорю с ним, мчись наверх и готовь все к нашему приходу.

Второй, пониже и потщедушнее, покорно кивнул и скрылся в конце вестибюля.

Минуты через две к Уварову подошел кельнер, и сказал, что его просят к телефону.

Звонил референт. Извинился и сообщил: попал в автомобильную пробку, будет добираться на метро. Еще раз просит его простить, явится приблизительно спустя полчаса. Уваров согласился подождать и вернулся к своему столику.

Громкий возглас по-русски заставил обернуться.

— Дружище! Кого я вижу! Мишенька! Какими судьбами в наши Палестины? — Около, раскинув руки, остановился полноватый и лысоватый мужчина в бутылочного цвета модном костюме-тройке и красном в горошек галстуке-бабочке. Лицо сияло неподдельным радушием.

— Не узнаешь? Стыдно, старик, стыдно. — Он схватил ладони Уварова, сильно потряс и прижал к груди. — Ну, Юля Ветлугин. Вспомнил? Ну господи, Мишель! Неужели не узнал? Ну, Юля, Юля Ветлугин. Напряги память.

— Как же, узнал, — смутился Уваров и покраснел. Он догадался, кто перед ним. — Здравствуйте.

— Слава те, господи. Здравствуй, радость моя. — Брови Ветлугина взлетели вверх. — Какими муссонами и пассатами? Ты же затворник и раньше чурался подобных заведений?

— У меня рандеву. — Он взглянул на часы. — Договорились встретиться с одним человеком. Вот и дожидаюсь — застрял в заторе.

— Боже мой! Мишенька! Я не видел тебя миллион лет. Дай-ка взглянуть. О-о-о, выглядишь классно, на сотню долларов. Преуспеваешь? Вижу, вижу. Похвально. Признайся, не по молодому ли делу здесь? А? Негодник.

— Я же говорил. У меня деловая встреча. — Ответил суховато. Ему стало неловко. Завертел головой, словно кого-то отыскивая среди публики. — Мой знакомый должен подойти через полчаса.

— Нет, нет и нет! — Ветлугин еще выше поднял брови и воздел руки к потолку. — Я его не лицезрел столько, а он, скажите на милость, — деловая встреча. Никуда твой бизнесмен не денется. Удели мне эти тридцать минут.

— Да неудобно. Вдруг придет раньше?

— Почему неудобно? Я не требую чего-то такого невозможного. Пойдем посидим, пока он придет. У нас же есть о чем потолковать, что вспомнить, — начал он убеждать назойливо. — С нашей последней встречи прошло миллион лет. Это в конце концов невежливо и неприлично. Моя искренняя привязанность и уважение к твоей семье, к тебе дает, надеюсь, право. Ладно, не можешь тридцать, давай десять. Не больше.

— Как-то несолидно, — нерешительно сопротивлялся Уваров. — Истолкует привратно, сочтет необязательностью.

— Ты что, дитя малое? Потеряешься? Заблудишься без няньки? — Ветлугин обнял его плечи. — Твой партнер, надеюсь, интеллигентный господин. Подумаешь, каких-то пару несчастных минут ты побеседуешь со старым приятелем. Я же не первый встречный. Впрочем, может, тебе запрещают? Так и скажи, я не собираюсь навлечь чей-то гнев и быть причиной неприятностей, Не навязываюсь в конце концов, это дело твоей совести.

— Ничего мне никто не запрещает, — слабо огрызнулся Уваров. — Просто неудобно. Я вообще никогда не опаздываю.

— Да почему ты должен опаздывать? Тотчас и вернешься. А-а-а. Понятно. Шокирует моя персона? Вот в чем загвоздка. Прошу покорно простить, — он сделал трагическое лицо и поджал губы. — От меня многие отвернулись, когда я попал в беду. Видите ли, оскорбила служба на Черном континенте. Будто я там рок выплясывал. Их не заботило, как я мучился и страдал, перебивался черствой коркой и глотком воды. Все сейчас чего-то опасаются. Боятся проиграть, продешевить, испачкаться о ближнего. Но ты…