Инспектор Лестрейд. Рыжий… Честный… Инспектор - Александр Альбертович Самойлов

Как, по-вашему, я должен был поступить?! – попробовал вразумить констебля я.

Меньше всего мне хотелось оказаться в эпицентре скандала. К тому же я спешил на службу. Начать работу на новом месте с опоздания – не самый лучший способ заявить о себе и своих деловых качествах.

– Для начала не совать нос не в своё дело! – посоветовал полицейский.

На одной стороне воротника его мундира была вышита буква, обозначающая номер дивизиона – но он так держал голову, что я не мог её разглядеть. Зато на второй половине воротника отчётливо виднелся его трёхзначный номер – сто одиннадцать.

Память настоящего Лестрейда подсказала, что по полицейским меркам – это круто, номер козырной. Вроде как у автовладельцев моего времени.

Повязки дежурного на рукаве у констебля не было, тем не менее он прискакал сюда с утра пораньше… Явно что-то личное.

– Удивительно, но несколько часов назад я слышал эту же фразу… Буквально слово в слово… – покачал головой я.

– Ты слишком много болтаешь!

Я сделал удивлённое лицо.

– Разве это запрещено?

– На этой улице я решаю, что запрещено, а что нет! – рявкнул он.

Констебль пригляделся ко мне внимательнее.

– Ты рыжий!

– Неужели?! – притворно изумился я.

– Рыжий-рыжий!

– Ну, раз вы так сказали – признаю. Да, я рыжий! Это преступление?

– На моей улице – да. Ты ведь ирландец?! – насупился констебль. – Я нюхом чую ваш поганый народец!

– Что вы, констебль?! Чистокровный англичанин! Готов поклясться на Библии! – Я прижал руку к сердцу и упёр взгляд в небеса, вернее, в давно не белённый потолок, весь в сырых разводах.

– Значит, твоя мамаша или бабка спуталась с ирландцем! – безапелляционно заявил он. – Вашу проклятую масть ни с чем не спутаешь! Ты выглядишь, как типичный дублинский забулдыга! Я вас таких мно-ого перевидал!

– Хм… А вы почему-то напоминаете мне моего отца… Одно лицо… Скажите, а вашей матери не доводилось бывать в Лидсе, скажем, за девять месяцев до вашего рождения?

Лицо констебля стало таким красным, что я подумал – ещё немного и от него может будет прикуривать.

– Откуда ты такой взялся? Умник… – К его чести, кидаться на меня с кулаками он не стал, и я снизошёл до правды.

– Из психушки…

– Что?! – Констебль едва не выпрыгнул из мундира и огромных стоптанных башмаков. – Ты издеваешься! Да я тебя…

– Богом клянусь. У меня и справка есть.

Какое счастье, что я прихватил её с собой, когда спустился сюда.

– Пожалуйста. Вы ведь умеете читать?

Констебль выхватил справку из моих рук, впился взглядом и не выпустил, пока не дочитал.

– Это многое объясняет, – хохотнул он. – Мистер Лестрейд, мне кажется… Да нет же – я просто уверен: вам нечего делать на постоялом дворе моей хорошей знакомой – мадам Беркли.

– Удивительно, но я придерживаюсь точно такого же мнения! – восхитился его проницательностью я. – Вы на редкость здраво мыслите, господин констебль!

– Видишь, как всё здорово складывается, – снова осклабился Сто Одиннадцатый. – В таком случае выметайся отсюда. Чтоб твоей ноги больше здесь не было…

– Я бы рад, но у меня заплачено за две недели… Пусть вернут мои деньги, и ноги моей здесь больше не будет!

Полицейский снова побагровел. Такими темпами я ведь и в могилу его сведу.

– Твои деньги останутся у мадам Беркли! Это послужит тебе хорошим уроком… Вечером я приду сюда ещё раз и проверю. Если увижу тебя, отведу в участок и повешу на тебя все преступления, которые найду!

Он развернулся и пошагал к выходу тяжёлой поступью сильного и уверенного в себе альфа-самца…

Ну-ну… Как говорится, ещё не вечер.

– Мне очень жаль, мистер… – заговорила мадам Беркли.

– Не надо оправдываться… Я всё слышал. Давайте сделаем так. Я отлучусь по делам, а когда вернусь – посмотрим… Вдруг господин констебль передумает?

– Вряд ли… Это констебль Кризи. Он упрямый как осёл…

– Пожалуй, с ослом его роднит не только упрямство… И всё-таки, пожалуйста, дайте мне второй шанс. В любом случае в каталажку потащат только меня, – улыбнулся я.

– Вы здорово рискуете, мистер! Кризи слов на ветер не пускает…

– Я всё же попробую… Не ночевать же мне сегодня на улице… Кстати, насчёт завтрака констебль ничего не говорил… Я могу на него рассчитывать?

– Можете, – вздохнула женщина.

На завтрак подали пережаренные тосты и яичницу с беконом. Но кофе сгладил общие впечатления и повысил жизненный тонус.

Я был готов к приключениям, даже к первому в жизни самостоятельному путешествию по Лондону второй половины девятнадцатого столетия.

Спасибо памяти настоящего Лестрейда – я не знал, что такое языковой барьер, и спокойно разговаривал на английском, из которого в прошлой жизни знал только пару-тройку общих фраз. Вот только истинный хозяин тела в столице своей родины бывал всего несколько раз и почти не ориентировался в городе…

Что ж, первым делом надо будет раздобыть детальную карту города и тщательно её вызубрить, встроенного «джи-пи-эс» и «глонасса» во мне не наблюдалось. Наверное, те, кто сыграл со мной эту шутку с переселением души, сознания… не знаю, как правильно сформулировать, забыли наделить меня такой способностью.

Правда, у нас с Лестрейдом было одно общее качество: не самая плохая память. Конечно, далеко не фотографическая, но подводила она меня редко.

Единственный минус: были в биографии Лестрейда какие-то моменты, о которых он даже думать не желал, и они становились для нас обоих белыми пятнами.

А ещё у меня, как у любого опера, было врождённое шестое чувство – пресловутая оперская чуйка, неоднократно спасавшая из разного рода передряг. Я даже выработал свою теорию: на должности в угро мы проходили естественный отбор, задерживались только те, кто был наделён этим даром предвидения сполна.

Нет, я не мог предсказывать погоду и результаты матчей, не играл в лотерею и не тянул «счастливые билетики». Просто если на горизонте рисовались тучи, внутри сразу начинал звенеть тревожный колокольчик, и я тут же начинал вычислять, откуда и что мне прилетит.

Скотланд-Ярд к этому времени уже разросся до комплекса, состоявшего из нескольких зданий.

В далёком прошлом мне доводилось здесь бывать. Было это… вернее, будет – через сто с небольшим лет.

Тогда вовсю гремела пресловутая «перестройка». Советский Союз и всё советское были в большой моде, девушки носили серьги в виде больших красных звёзд, а на трусах и футболках алели серпы и молоты.

Царили мир, дружба и жвачка. Обработка лоха в преддверии большой стрижки только начиналась, а пока все наши считали, что мы на всех парах мчимся в объятия большой семьи европейских народов.

Британские полицейские пригласили меня и целую кучу других офицеров и генералов