Взрывные дела Твайлы и Фрэнка - Меган Баннен

class="p1">– А лучше бы ругался, потому что я сейчас просто лопаюсь от злости!

– Ну давай, выскажись. Но мне нужно понять одну вещь: это была ошибка?

– Уйти на пенсию, не потрудившись сказать мне? Да!

– Да на хер пенсию. Я о прошлой ночи.

Он говорил так тихо, так спокойно. Тон не соответствовал грохочущему вопросу, но сам по себе вопрос потряс Твайлу с головы до ног.

– Это была еще одна ошибка? – повторил он.

Твайла чувствовала себя лодкой в море, в шторм, она запуталась и не знала, куда двигаться.

– Я спрашиваю, это была ошибка?

На этот раз прозвучало резче, и измученная до крайности Твайла разревелась от обиды, злости и смятения. Чувствуя себя в ловушке и сердясь за это, она закричала:

– Я не знаю!

Все тепло ушло из глаз Фрэнка. Лицо ничего не выражало. Он стал закрытой дверью, запертым домом. Медленно кивнул и прошел мимо, направляясь в спальню.

Твайла понятия не имела, сколько простояла на кухне у Фрэнка, ошарашенная, оглушенная, рыдающая, прислушиваясь к его шагам в спальне. У нее задрожали колени, и она решила, что лучше присесть. Добралась до табурета и сидела, отсутствующе жуя коричную булочку, раз уж Дакерс забрал только пончик.

Прошлой ночью, обнимая ее, Фрэнк пообещал, что все будет хорошо. Мертвое Море, это разве хорошо? Они занимались сексом, а он уже подал заявление и не потрудился сказать ей. Их дружба – их будущее – катится в пропасть, а она что с этим делает? Ест булочку? Так нельзя.

– Давай, соберись, – велела она себе и пошла говорить с Фрэнком.

Он ходил между кроватью и комодом, укладывая одежду в спортивную сумку на покрывале.

– Это ты ко мне пришла, – сказал он, не дав ей шанса заговорить. – Это ты начала то, что случилось прошлой ночью. Я никогда бы не начал это сам.

«Это». Они занимались любовью, а теперь он говорил «это». Твайле захотелось напомнить, что он не сопротивлялся, но решила просто прислониться к косяку и выслушать его. Он соизволил отложить сборы и поговорить с ней лицом к лицу.

– Ты приходишь в мою жизнь и уходишь, когда захочешь, как будто в гости. Когда я нужен, я с тобой, а когда не нужен – знаешь что? Я все равно рядом. И ты это знаешь. И пользуешься этим. Так скажи, кто из нас двоих сраный стул?

– Ты мне не стул, – заверила Твайла, которая теперь играла роль спокойной, раз Фрэнк бушевал.

– Почти поверил.

Он застегнул сумку – молния резко взвизгнула в тихой комнате. Пошел к двери, но Твайла остановила его: положила руку на грудь, и этот жест в контексте прошлой ночи ощущался теперь интимнее.

«Я его теряю, – подумала она, – сразу во многих смыслах».

– Фрэнк, это же мы. Давай поговорим.

– Я наговорился.

Фрэнк протиснулся мимо со спортивной сумкой на плече. Твайла пошла следом до самой входной двери. Чуть не схватила его за руку, чтобы остановить, но вспомнила, что руки Фрэнка – не клетка, и если ей не хотелось, чтобы он ее удерживал, то нельзя было держать его.

– Куда ты? – спросила она.

Он приостановился, чтобы оглянуться на нее.

– Ты не слышала? Я на пенсии.

– Фрэнк, пожалуйста, не…

– У тебя есть ключи. Закрой за собой дверь.

Он вышел, хлопнув дверью.

Глава двадцатая

Дакерса дома не было, и это добило Твайлу, потому что ей и так было не по себе искать убежища у парня двадцати одного года, который к тому же сам страдал после ссоры с Зедди. Домой она, очевидно, пойти не могла. К Уэйду – тоже, потому что там была Хоуп. Из дома Фрэнка ей не терпелось уйти. Ну и куда ей оставалось направиться? В Итернити у нее было полно друзей, но не таких, чтобы посвящать в самые потаенные секреты. Единственным человеком, посвященным в ее потаенные секреты, был Фрэнк, а это, очевидно, не годилось сейчас. А может, и вообще.

С этими тягостными мыслями в голове и белым бумажным пакетом с тремя пончиками в руке Твайла пошла в Храм Всех Богов на Главной улице. Уж Новые Боги-то не отвернутся от нее.

Внутри низкое небо тускло освещало храм сквозь окно Неведомого. Обычно в храм ходили в божедень, так что утром соледня здесь было относительно пусто, если не считать нескольких пенсионерок в разных нишах.

Твайла бесцельно прошлась по центральному проходу, пытаясь решить, какому богу преподнести пончики – те самые, за которыми выходил Фрэнк с утра. На столике у ниши Мертвого Моря стояла новая статуя Вора Терна, и он уже начал собирать подношения. Героев обычно не чествовали вместе с богами, но Вор Терна за последнее время становился популярнее. Статуя была гротескнее картинки с карты. Теперь Твайла могла рассмотреть агонию Вора, висящего на терновом кусте, со всех сторон. Сердце его пронзал Терн вечной жизни. Всецело понимая, каково это – когда в груди у тебя колючка, Твайла все-таки не верила, что людей можно почитать наравне с богами. Она пошла дальше.

Прикинула, не посидеть ли этим утром с Дедушкой Костью, не поискать ли мира и принятия, которые он даровал своей пастве. Еще подумала заглянуть к Привратнику. Бог самоанализа и изменения, он мог бы подсказать, как это она ухитряется испортить отношения с самыми дорогими людьми, а еще – что делать дальше. Но в конце концов она подошла к нише Бабушки Мудрости: если чего Твайле остро не хватало, так это как раз ума. Она положила пончики на алтарь и села.

Закрыв глаза и глубоко дыша, Твайла обдумала все, что привело ее на этот жизненный перекресток, – не только события последних двадцати четырех часов, но еще двадцати четырех дней и двадцати четырех лет, все события и выборы, которые сделали ее такой: матерью, которая отговаривала дочь от женитьбы, женщиной, которая пробралась в спальню лучшего друга, не подумав, какую цену заплатят они оба.

Она пыталась сдержать слезы, но без толку. А рядом не было ни сумочки, ни Фрэнка, который без просьбы протянул бы ей чистый платок. Подумав о Фрэнке, его платках и всей доброте и заботе, которую эти платочки означали, Твайла расплакалась еще горше, и ей снова пришлось вытирать нос о рукав рубашки.

Вдруг она увидела у себя под носом чистый вышитый платок, слегка пахнущий фиалками. Рядом с Твайлой села старушка, погладила ее по спине.

– Тише, тише, милочка, вот-ка, высморкайся.

– Да ерунда, – сказала Твайла, но взяла платок и применила по назначению.

– Если б мне давали монетку каждый раз, когда какая-нибудь женщина говорила «да ерунда»,