Дэн Абнетт - Пария

В течение всего долгого и все более мрачного путешествия мы, не создавая лишнего шума, сидели в трясущемся экипаже. Я была чересчур ошеломлена отнявшими у меня все силы событиями этого дня, чтобы задавать вопросы касательно нашего пункта назначения, или дальнейших планов, а Шадрейк не проявлял никакого желания рассказывать о них. Он одну за другой откупоривал бутылки с амасеком и смолил бесчисленные папиросы с лхо, болтая и хихикая с Лукреей, словно они были на вечеринке. Он лишь сказал, что герб на дверце принадлежал семейству его покровителя, что они из милости одолжили ему эту машину, и что теперь мы отправляемся в их имение, чтобы укрыться там. Когда я спросила его о причинах такой щедрости, он сказал, что они должны ему гонорар за пару работ, и что он обещал им мой портрет. Они доверяют его вкусу в выборе моделей. Шадрейк назвал мне их имя — Каторз. Это древний род. Они мне точно понравятся.

Я никогда не слышала этого имени.

Больше он ничего не сказал, и продолжал вести себя так, словно все происходящее было захватывающим приключением. Он пил. Лукрея хихикала и, аккомпанируя себе на виоле, мурлыкала дурацкие песенки. Лайтберн мрачно молчал, и только пару раз приложился к бутылке с амасеком.

Юдика сидел у окна, кутаясь в плащ, все еще дрожа и не отрывая взгляда от холодной черной водной глади, расстилавшейся снаружи.

Время от времени он кашлял. Я бы сказала, что он серьезно болен. Это был сухой кашель, и в его звуке я слышала нечто странное, похожее на статический треск радиопомех.

Шадрейк попытался сменить тему и спросил меня, что произошло в базилике. Я могла рассказать не так много. Чувствуя себя полностью обессиленной, я откинулась на спинку сидения, и позволила ровному покачиванию экипажа убаюкать меня.

Когда я проснулась, экипаж включил освещавшие дорогу лампы и теперь покачивался на темной дороге среди торфяных болот, под сенью огромных древних деревьев. Их кроны, казалось, были покрыты тенями, а не листвой. Впереди, в конце аллеи, виднелся окруженный могучими и темными старыми деревьями дом — внушительное каменное сооружение.

— Ага, — произнес Шадрейк, уже пьяный, как сапожник. — Приехали. Пр-рошу любить и жаловать. Поместье Лихорадка.

Глава 31.

Повествующая о доме Каторз

Итак, поместье называлось Лихорадка. Так мне сказали, но я не видела ничего, что подтверждало бы эти слова. Ни на массивных воротах темного чугуна, ни на облупившейся парадной двери не было ни малейшего намека на табличку с названием.

Это довольно большое здание состояло из нескольких крыльев. Оно было построено в основном из голубовато-серого камня, который не встречается в префектуре Геркула. Камень влажно поблескивал, словно от сырого климата покрылся слизью. Возможно, причина действительно была в этом — но, может статься, этот влажный, как у змеиной кожи, блеск, был его естественным свойством. Крыша с низкими скатами была покрыта черной черепицей и также напоминала чешую какой-то громадной рептилии. Здание пребывало не в лучшем состоянии, было видно, что ему не помешал бы ремонт. Крыша поросла мхом, который свисал с водосточных желобов. Окна казались тусклыми и полуслепыми, а оконные рамы медленно гнили под действием сырого болотного воздуха. Лужайки вокруг здания были заняты сорняками, а деревья беспорядочно разрослась, загораживая свет своими темными кронами, наполовину закрывая здание, словно веер — лицо притворно-скромничающей кокетки. Поместье было построено среди старого леса, но теперь лес начал отвоевывать обратно когда-то утраченную землю.

Когда мы прибыли, в надвигавшихся вечерних сумерках, плотных, как туман, которые едва рассеивали огни нашего экипажа, казалось, что во всем доме обитает лишь один человек. Шадрейк говорил о Каторзах «они», «семья», «покровители» — но довольно быстро выяснилось, что речь шла об их прошлом. «Они» были старинной благородной фамилией — но сейчас «они» состояли лишь из Элаис Каторз, последней представительницы рода.

У нее были слуги и сервиторы, выполнявшие каждый ее приказ и следившие за поместьем Лихорадка, но она вела уединенную жизнь вдали от остального мира. Когда-то она была прекрасна — впрочем, на мой взгляд, оставалась такой и сейчас, но была уже очень стара. Ювенанты помогали ей обмануть время. Она походила не бесценное старинное произведение искусства — пребывающее в прекрасном состоянии, немыслимо-редкое, изысканное и утонченное.

Ее слуги, облаченные в ливреи такого же голубовато-серого цвета, как и похожий на змеиную кожу камень, из которого было сложено здание, провели нас от машины в холл, освещенный множеством тонких свечей в канделябрах. Сумерки за окнами окрасились золотом — таково было свойство света на болотах в вечерние часы; все предметы казались блеклыми и тусклыми, словно избыток влаги в воздухе смыл с них лишний цвет.

Слуги казались чопорными и неразговорчивыми. У нас не было багажа, так что нас провели прямо в гостиную, где в огромном камине за причудливой решеткой маленькие язычки пламени неохотно пробегали по дровам. Здесь горело еще больше свечей. Слуги помогли Юдике устроиться в кресле и вышли, получив распоряжение Шадрейка принести нам что-нибудь поесть и выпить.

Комната была весьма обширной, но в воздухе витали болотные запахи влажности и угольной смолы. Как и холл, через который нас вели, эти покои пребывали в элегантном запустении. Покрывавшие пол ковры и коврики выглядели выцветшими и потертыми, разводы от сырости украшали когда-то тщательно отполированный паркет. На стенах и потолке из-под светлой штукатурки проглядывали темные пятна — словно тени подводных чудовищ, поднявшихся слишком близко к поверхности. Мебель, хотя и прекрасного качества, была старой и изношенной, каждой деталью умоляя поправить и подклеить ее.

Состояние Юдики внушало мне все большее беспокойство. Он кашлял все сильнее, и я не видела ни малейших признаков улучшения. Я обнаружила, что странный, потрескивающий звук его кашля очень напоминает мне кашель Секретаря. Это было странно и непонятно. Секретарь покашливал, когда испытывал сильные эмоции. Юдика разрывался от кашля, вызванного болезнью или ранением. Я хотела осмотреть его, чтобы найти причину недомогания — но вряд ли он бы позволил мне это. Но я отчетливо видела, что что-то в верхней части его тела причиняет ему мучительную боль.

Лайтберн расхаживал по комнате. Лукрея устроилась на кушетке и клевала носом. Шадрейк прикончил последнюю бутылку амасека, которую прихватил с собой, и бессмысленно болтал, не обращаясь ни к кому конкретно, в ожидании следующей порции спиртного.