Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

— Следователь Ильин, — представился я высокому, прямому, с широкими, как у спортсмена плечами, старику с коротко стриженной седой бородкой.

Пригладив серебристый ежик волос, он склонил голову:

— Езовский. Чем могу служить?

Я объяснил, что меня интересует недавно приобретенная им картина художника Ершова “Портрет жены”. Езовский посторонился, пропуская меня в коридор, и сделал широкий жест рукой:

— Милости прошу.

Еще в просторной прихожей я понял, что попал в квартиру серьезного коллекционера. На светлом фоне обоев чернели доски потрескавшихся от времени икон, с которых на меня смотрели изборожденные морщинами аскетические лики старцев. Одни смотрели сурово, словно осуждая за неведомые мне грехи, глаза других лучились всепрощающей голубизной. Стойко выдержав их взгляды, я вслед за хозяином прошел в высокую сумрачную комнату, на стенах которой теснились картины современных художников. Розовую девушку я узнал сразу, алый квадрат холста освещал комнату, заменяя окно, наглухо занавешенное плотными шторами.

— Пройдемте в кабинет, — предложил Езовский.

В кабинете была та же непритязательная мебель, и такое же обилие картин, но здесь царили художники девятнадцатого века. Низенький, на подпиленных ножках, стол обтянутый зеленым сукном покрывали залежи бумаг, папок и старых книг. Похоже, пузатый шкаф не вмещал все фолианты, они громоздились на стульях и подоконнике. Хозяин извинился, освободил один из стульев и предложил мне сесть, а сам опустился в кресло с высокой резной спинкой.

— Позвольте спросить, почему вас интересует работа Ершова? — прищурил он выпуклые глаза.

— Потому что она украдена, — не тратя время на лишние объяснения, сказал я.

— Забавно, — невесело усмехнулся Езовский, — уж не хотите ли вы сказать, что Белянчиков украл ее у вдовы художника?

— Вы недалеки от истины, — заметил я.

— Вы серьезно? — еще больше прищурился Леонтий Давыдович.

— Вполне.

Езовский встал и взволнованно прошелся по комнате.

— Ну тогда я не знаю, кому можно верить?! Игоря Архиповича я всегда считал исключительно порядочном человеком и солидным собирателем живописи. У меня не укладывается в голове! Белянчиков — вор?! Если бы это сказали не вы, представитель правоохранительных органов, а кто-нибудь другой, я бы принял такого человека за безумца! Это абсурд! Я теряю веру в людей! Мне не хочется жить!

— Зачем вы так? — попытался успокоить я Леонтия Давыдовича, но он не дал мне договорить.

— Вы понимаете, всю жизнь я посвятил собирательству. Многие до сих пор смеются, будто именно это и помешало мне создать семью. Наверное, они правы. Но что я моху с собой поделать? Это выше меня! Другие говорят, что я защитил кандидатскую, а потом докторскую только для того, чтобы иметь деньги на приобретение картин. Это, конечно, шутка, но в каждой шутке есть доля правды. У меня много друзей среди коллекционеров, они все уважаемые люди. Белянчикова я тоже считал своим другом. Нет, у меня не укладывается в голове!

Мне пришлось долго доказывать Езовскому, что Белянчиков расхититель социалистической собственности, взяточник, спекулянт, не брезгающий ничем, и в конце концов просто вор; и убеждать его, что терять веру в людей из-за какого-то Белянчикова не имеет смысла.

— Верните этот портрет бедной женщине, — после долгого молчания проговорил Езовский, и по его голосу чувствовалось, что он дорожит картиной и ему жаль расставаться с ней.

— Сколько бы заплатили Белянчикову?

— Это сейчас не имеет значения, — махнул рукой Леонтий Давыдович.

— Для следствия имеет, — сказал я.

— Если это так важно — восемьсот рублей и одна неплохая икона… — он замолчал, потом поднял на меня глаза и спросил. — Скажите, что теперь будет с коллекцией Белянчикова?

— На имущество наложен арест, — ответил я, — статьи Уголовного кодекса, по которым привлекается Игорь Архипович, предусматривают конфискацию. Вероятнее всего, после суда картины будут переданы в Новосибирскую картинную галерею.

— Это правильно. Я свое собрание давно завещал государству. У меня никого нет, а случайным людям нельзя доверять эту красоту, еще попадется такой, как Белянчиков… Кстати, он арестован?

— Пока нет, но санкция прокурора уже получена.

— Что же вы медлите? Он может спрятать свою коллекцию! — горячо воскликнул Езовский.

— Белянчиков в больнице, с инфарктом.

— Это провидение! — потряс сухим пальцем Леонтий Давыдович.

— Закономерный финал карьеры жулика, — уточнил я.

Допросив Езовского, я вернулся в райотдел и, подойдя к окну дежурной части поинтересовался, не было ли звонка из Северобайкальска. Звонка не было.

19 марта. Вязьмикин, Свиркин

Выслушав Романа, участковый инспектор Пивкин помрачнел.

— Не ожидал я от Лехи, не ожидал. Он лет восемь, как в наших краях объявился. Живет бирюком, никто к нему не ходит, с собаками только и дружит. Охотник он заядлый, а чтобы художеством увлекался, такого за ним не замечалось. Сохатого, изюбра, медведя завалить — это ему запросто, а вот человека… — Пивкин сдвинул на лоб шапку, — не знаю, не знаю… Но раз у вас факты… — участковый распахнул дверцу УАЗика. — Садитесь… Не боись, Танюха! — он по-отечески похлопал притихшую Феоктистову, годившуюся ему в дочери. — Все нормально будет, у меня на заимке дружинники — надежные ребята, охотники все.

Свиркин и Хабаров устроились на заднем сиденье, а Вязьмикин немного задержался.

— Не беспокойтесь, Татьяна Алексеевна, — мягко пожимая своими ручищами руку Феоктистовой, пробасил он, — мы же не первый день в милиции, всякое было…

Пивкин резко взял с места, машину немного занесло, и, швырнув из-под колес слежавшийся снег, она быстро добежала по накатанной дороге. Роман, неудобно вывернув шею, смотрел на стоявшую у крыльца райотдела Татьяну Алексеевну.

— Э-э-э, — протянул участковый, — кажись, ты готов парень…

Роман кашлянул и ничего не ответил. Машина выскочила на заснеженную трассу. Пивкин снова покосился на Романа.

— Да ты не переживай, девка она правильная, нашенская… Я отца ее давненько знаю, рыбак он, лет сорок омулька ловит. Танюха в строгости воспитана, вольностей не допускает. Университет в Ленинграде окончила, ей предлагали там остаться, науку делать, а она отказалась, домой приехала. И то верно, край-то у нас дивный…

Дорога бежала метрах в десяти от дыбящегося бесформенными прозрачно-голубыми глыбами льда байкальского берега. Красные лучи заходящего солнца причудливо пронизывали льдины, отчего казалось, будто внутри каждой глыбины полыхает костер. Серо-фиолетовые облака низко ползли над озером.