Александр Покровский - Не надо оборачиваться

— Пристрелить, наверно, смогу. Особенно если она будет без оружия. Но я не поняла, почему вдруг мне нужно будет с ней справляться? Все, и стражи тоже, подчиняются мудрейшим. Ты — мудрейшая. В чём проблема?

— В том, что Агата — тоже мудрейшая. Она могла что-то приказать этой Майе, вроде того, чтобы та подчинялась только ей. Как думаешь, Кармелита, это возможно?

— Мама, ты всё время забываешь, что я страж, а не мудрейшая. Если тебе нужны ум или знания, то это не ко мне. Мы идём? Или будем мёрзнуть в машине? Или вообще по домам разъедемся?

Конечно же, их без лишних вопросов впустили. Женщина-медик ни в чём не смела отказать мудрейшей, тем более, члену совета Рода. И мудрейшую, и её дочь она приняла по высшему разряду, даже не спрашивая, зачем они сюда пришли.

— Зина, где Майя, твоя подружка-страж? — поинтересовалась удобно устроившаяся на подоконнике Лита, отхлёбывая горячий чай с малиновым вареньем.

— Извини, но я обязана подчиняться только мудрейшим. И отвечать только на их вопросы. Так что если хочешь у меня что-нибудь узнать, спрашивай вежливо. И смотри при этом на меня, а не в окно.

— Отвечай Кармелите, — распорядилась мудрейшая. — Считай, что она говорит за меня. Если её занесёт не туда, я вмешаюсь. Ты же не думаешь, что мы гуляли, замёрзли и потому зашли к тебе погреться?

— Нет, — Зина ответила тихо и потерянно. — Я думаю, случилось что-то очень плохое. Наверно, связанное со стрельбой у Бонифация.

— Связанное, конечно, — согласилась Лита. — Во дворе, аккурат напротив Агатиного подъезда, стоит микроавтобус ментовского спецназа. Именно на них, в смысле, на автобус и подъезд, я сейчас и смотрю. Это куда интереснее, чем твоя рожа.

— У меня не рожа, а лицо!

— Тебе виднее. А на ней, или на нём, рот. Я хочу, чтобы твой рот перестал болтать всякую хрень, а вместо этого сказал нам, где Майя. Это особенно важно, если вдруг она попёрлась к Агате.

— Не попёрлась, а пошла! Мудрейшая Агата позвонила и приказала ей срочно прийти и помочь.

— Наверно, Майя сама не справилась, и позвала спецназ.

— Кармелита, ты тоже не говори глупости! — раздражённо попросила её мать. — Скажи лучше, что нам теперь делать? Они же всё расскажут полиции!

— Что «всё»? Полиции дела нет до Рода. Они расследуют убийство Бонифация и Врагов. Майя ничего об этом не знает, а Агата пусть выкручивается сама, на то она и мудрейшая.

— Она нас выдаст. Ты же сама думаешь, что она — предательница.

— Кого предала мудрейшая Агата? — заинтересовалась Зина.

— Это — потом. Сейчас мы должны решить, как нам освободить их обеих.

— Вам? — изумилась Лита. — А что вы можете сделать? Вам по силам отлупить спецназ и отбить у них сородичей?

— Нам — нет. Но можно быстро созвать с десяток стражей, считая и тебя.

— Даже десяток стражей, считая и меня, не отлупят взвод автоматчиков.

— У стражей есть оружие, и они умеют им пользоваться. Кармелита, ты, надеюсь, вооружена?

— Да, мама. Страж на задании носит оружие с собой. Даже если бы я оставила пистолет дома, Зина охотно одолжила бы мне свой. Или неохотно, какая разница? Да только перестреливаться с ментами — глупое занятие. Ничем хорошим оно не кончится. Менты не простят нам своих убитых. А они куда покруче Врагов. И найдут, и уничтожат. Начнут, кстати, с тебя. Точнее, с нас.

— Почему с нас?

— Потому что ты — сестра Агаты. А я — твоя дочь. Я должна объяснять мудрейшей такие элементарные вещи?

— Тогда мы все должны бежать!

— Мама, никто никуда не будет бежать. Это бесполезно. Нас найдут. Если нас всегда рано или поздно находят Враги, то менты найдут ещё быстрее. Искать — это их работа. А если ещё и спецслужба подключится, будет совсем тяжело.

— Кармелита, я вижу, ты что-то придумала. Что?

— Ты не хочешь, чтобы Агата и подружка Зины разболтали ментам о Роде?

— Конечно, не хочу! А ты?

— Мои желания не имеют значения. Решает не страж, а мудрейшая, то есть, ты. Вот и скажи мне: чтобы две женщины Рода не сболтнули лишнего ментам, неужели нужно убивать ментов?

— Ты предлагаешь убить наших! — ахнула Зина.

— Агата — предатель, туда ей и дорога. А твоя подружка — страж. Мы, стражи, клянёмся на совете, что ради Рода при необходимости готовы пожертвовать всем, и жизнью тоже. Так что, мама, не нужен десяток стражей. Это работа для одной, и она тут есть.

Зина тихонько заплакала, у мудрейшей тоже появились слёзы на глазах.

— Кармелита, как ты собираешься это провернуть? — поинтересовалась она, сама зная ответ.

— Выйду во двор, буду околачиваться возле микроавтобуса. Как только их выведут, сделаю пиф-паф, ой-ой-ой. Стреляю я неплохо. Если вдруг промажу, пальну ещё разок-другой. И — ходу оттуда во все лопатки. Они меня не догонят.

— Дура! У них же автоматы! Тебя догонят пули!

— Я буду бежать зигзагами. Они вряд ли очень метко стреляют, да и бегаю я быстро. Страж всё-таки, а не какие-то там медик или мудрейшая.

— Может, они даже и не станут стрелять, во дворе ведь полно людей, — робко предположила мать.

— Даже не надейся, станут. Вопрос только, попадут или нет.

— И что ты собираешься делать, Кармелита, если попадут?

— С лёгкой раной буду удирать дальше.

— А с такой, с которой не бегают?

— Мама, дурацкий вопрос. Я только что говорила, что все стражи готовы при необходимости пожертвовать жизнью. Я — страж, и тоже готова. Ничего страшного.

Одеваясь, чтобы уйти, Лита слышала за спиной сразу два плача. Каждая из остающихся женщин оплакивала что-то своё. Ей тоже хотелось пореветь. Но стражу перед заданием нельзя — слёзы здорово ухудшают зрение, настолько, что можно и промахнуться.

Лёжа на диване в квартире Агаты и наслаждаясь тем, что у него больше не болит голова, Нежный лениво пытался сообразить, что ему делать дальше. Он нашёл оборотней, федералы их благополучно упустили. Казалось бы, дальше пусть ищут сами, у полиции своих дел полно. Например, съездить в Турцию, отгулять остаток отпуска. Тёплая вода, мягкий, чистый и тоже тёплый песок — разве можно всё это даже сравнивать со снегом, морозом и холодным ветром в родном городе? И это ещё только самое начало декабря, дальше будет только хуже.

Шеф уже давно топтался возле него и пытался что-то сказать, но Нежный слушать не хотел, поэтому всякий раз, как тот начинал говорить, кривил лицо, хватался за голову, одновременно закрывая уши, и начинал громко стонать. Шеф замолкал минуты этак на три, а потом снова безуспешно пытался произнести что-то, казавшееся ему важным. Наконец, его терпение лопнуло.

— Сорокина, рассказывай ты, — распорядился он. — А то когда я пытаюсь ему что-то сказать, у него здорово болит голова. Наверно, я говорю слишком громко.