Курсант: Дело душителя - Рафаэль Дамиров

не приедет залезать в здание УВД, а эпоха террористической безопасности еще не наступила. Коммунизм, одним словом, везде. В хорошем смысле этого слова.

— Глупости совершаете вы, — прошипел в ответ Зинченко-старший. — Я этого так не оставлю! Погоны точно потеряете. А может, еще и головы!

— Не вы меня на службу принимали, не вам меня и увольнять, — холодно заметил Горохов, выходя из кабинета.

Он погромче хлопнул дверью. Я тут же прильнул ухом к замочной скважине, но ни черта не услышал. Шепчутся, что ли?

— Не суетись, Андрей, — подмигнул Горохов.

— Очень уж интересно, — ответил я, — о чем эта парочка беседовать будет.

— Я все уладил, в столе у меня пишет портативный магнитофон, я заблаговременно включил его. Так что разговор от нас не ускользнет.

Я успокоился и отлип от скважины.

— Это вы хитро придумали, Никита Егорович, — сделал я вид, что удивлен его смекалке.

Хотя такие приемчики для меня не в диковинку. Часто тоже так проворачивали с подозреваемыми и их родственничками. Приходилось поначалу даже кассетные диктофоны покупать, а потом, с засильем телефонов-смартфонов все здорово упростилось. Врубаешь его на запись и оставляешь на столе, будто бы забыл.

Прошло десять минут. Горохов поглядывал на часы:

— Подождем еще пять, пусть наговорятся.

Когда время истекло, следователь решительно дернул дверь и вошел в кабинет. Оба Зинченко вздрогнули и оглянулись на нас. Вид был у них такой, будто они покушение на генсека планировали.

— Итак, Сергей Сергеевич, — Горохов по-хозяйски уселся за свой стол. — Свидание окончено, попрошу вас покинуть кабинет. Если у нас будут какие-то вопросы, мы вас еще вызовем.

Зинченко попрощался с сыном и молча побрел на выход. Вид у него был какой-то подавленный. О чем же таком они разговаривали? Любопытство меня раздирало. Но прослушать запись еще не скоро получится. Сейчас Женька будет нам, как обещал, “душу изливать”.

— Что же, Зинченко, мы ваше особое пожелание, так сказать, выполнили. Теперь ваш черед, — серьезно посмотрел на парня Горохов, уже приготовив бланк протокола для записи.

Я тоже ждал — что он решит рассказать, а что утаит? Но исповеди не получилось. Зинченко-младший отказался давать показания. Вот сучонок!

Горохов от такого вероломного “развода” даже хлопнул кулаком по столу, еле сдерживая себя, чтобы не поменять местами этот самый стол с мордой Женьки. Но тот лишь пожимал плечами, мол, я обещал вам все рассказать, а рассказывать особо-то нечего. Включил старую пластинку — не убивал и все тут.

— Конвойный! — гневно крикнул Горохов так, что сержант услышал его в коридоре даже через закрытую дверь и вошел в кабинет.

— Увести задержанного! — буркнул он.

Как только дверь за ними захлопнулась, Горохов, потирая руки, полез в стол:

— Черт знает что! Ну и семейка. То буду говорить, то не буду! Ну, ничего, сейчас послушаем, о чем вы тут так долго ворковали.

Горохов вытащил на стол портативный катушечный магнитофон в коричневом кожухе с пристегнутым к корпусу микрофоном и ошарашенно уставился на прибор:

— Твою мать, что за херня?!

— Что случилось, Никита Егорович? — мы со Светой подошли вплотную к столу шефа.

— Магнитофон не включен!

— Как не включен? — нахмурилась Света. — Вы же при мне его настраивали. Незаметно так, для Зинченко-младшего.

— Ну, да… — растерянно развел руками следователь. — Точно помню, что ставил на запись. Ничего не понимаю. Заработался совсем.

— А может, его выключили? — предположил я.

— Не исключено, — Горохов озадаченно поскреб макушку. — Ну и семейка!

***

— Совсем ты про Олега забыл! — выговаривала мне Соня.

Мы брели по аллее парка, и я пинал желтые листья. Девушка цокала каблучками рядом, уцепившись за мою руку.

— Он, между прочим, про тебя спрашивал, — продолжала укоризненно качать головой Соня. — Собирались все вместе погулять на тех выходных, а ты опять не пришел.

— Извини, — улыбнулся я. — Работа… Но спасибо, что ты с ним провела время. Новые родители, конечно, люди хорошие. Но все же неродные. Это сразу видно… А к нам, вернее, к тебе, Олег тянется. Не знаю почему, но душу в тебе родственную нашел.

— Это он в тебе душу нашел, — ворчала Соня. — А ты побоку его.

— Все, обещаю, что такого больше не повторится. Поймали мы маньяка, теперь суббота будет в субботу, а рабочий день заканчиваться не ночью.

— Поймали? И кто он?

— Ты не поверишь, — я все рассказал Соне.

Она была в шоке и первую минуту только хлопала глазами. Никак не могла поверить, что тот самый богатенький раздолбай, что подкатывал к ней во время наших “деревенских” приключений, и есть душитель.

Честно говоря, я сам в этом иногда сомневался. Но потом отгонял эти мысли, вспоминая, что большинство маньяков-убийц в повседневной жизни были вполне себе тихонями, а иногда даже казались забитыми чмырями.

Мы зашли в кафе-стекляшку. Вместо стен был “аквариум”. Уселись за круглый столик в уютном углу. Я купил пломбир в невесомых, будто из фольги, штампованных креманках. Их тонкие стенки мигом покрылись сеточкой седого инея. Мороженое полито росчерками янтарного сиропа.

И просидели в кафе весь вечер. Давно я вот так просто не сидел, ни о чем не думая, ни о чем не беспокоясь.

Соня что-то щебетала, рассказывала, что собирается поступать в пищевой техникум на технолога. Ждала моего одобрения, а я чуть не пропустил это мимо ушей, потому что просто сидел и любовался на солнечные волосы и лучезарную улыбку, которая напоминала мне счастливую жизнь, которой у меня никогда не было…

***

Несмотря на “торжественный” роспуск нашей следственной группы, утренние планерки у Горохова для усеченного ее состава никто не отменял.

Погодин, наконец, выписался из госпиталя, и заседали по утрам в кабинете номер восемь мы уже вчетвером.

Света каждый день работала с Женькой, налаживая с ним контакт и пытаясь вывести его на откровения. Но нетерпеливый Никита Егорович иногда вмешивался и все портил. Начинал обвиняемому в мрачных красках обрисовывать перспективы его дальнейшей судьбы, тесно связанные с расстрельной статьей. И Зинченко вновь замыкался в себе и никак не хотел сотрудничать.

За несколько дней дело не сдвинулось с мертвой точки. Обвинение было предъявлено, но, положа руку на сердце, все знали, что умелый адвокат в суде мог развалить его, как карточный домик.

Горохов это понимал