Константин Соловьёв - "Нантская история"

— Это странно, пожалуй.

— В нашем случае вряд ли.

— Если он работал на Темный культ, то отчего такое плохое состояние органов? Если члены этого культа поголовно бедняки в подобном состоянии, не думаю, что противостояние с ним чревато для нас серьезной опасностью.

— О, не делайте ошибки, Ламберт, — ведомый моими мыслями Клаудо погрозил ему пальцем, и выглядело это, наверно, довольно комично, — Это всего лишь низшее звено в иерархии культа. Уличный пес, служащий для выполнения нехитрых поручений. И для этого он обладает превосходной маскировкой. Достаточно сказать, что ваши заплечных дел мастера пытали его несколько часов, и позже ни у них, ни у вас не возникло даже мысли о Темном культе. Я думаю, те, кто отправили его на задание, куда, куда серьезнее…

— Вы говорите о…

— Да, — сказала я просто, — Я говорю про высокородных господ вроде вас. Думаю, отец Гидеон подтвердит, что тлетворное влияние Темных культов распространяется в первую очередь отнюдь не среди черни…

— Высокородные культисты? — у Ламберта даже лицо исказилось, — Не через край ли это, госпожа Альберка?

— И, между тем, она совершенно права, — сказал отец Гидеон, но без злорадства, даже устало, — Всякий Темный культ берет начало наверху. Он относится к тем растениям, которые растут сверху вниз. И это объяснимо. Именно среди высокородных господ, чье время проходит между балами, турнирами, соколиной охотой, дуэлями и аудиенциями, тлетворные искусы Сатаны находят больше всего благодарно внимающих ушей. Пресыщенность, безделье и самоуверенность — благотворная почва для адских семян. Как правило, начинается все достаточно невинно, или выглядит таковым. Всякого рода дискуссии о благом и грешном начале, о человеческой сущности, о догматах веры.

— Вы бы и разговоры запретили, будь ваша воля, — буркнул Ламберт.

— Зло начинается с малого, господин капитан. Слово было в начале сотворения этого мира, и со слова начинается его распад. Слово может быть зерном зла — оброненное в нужное сердце, уже тронутое грехом алчности, похоти, прелюбодеяния, властолюбия и гордыни, оно быстро пустит побеги. С невинных разговоров начинаются куда более серьезные — о роли Церкви и Папы в мире, о манихейской ереси, об альбигонстве[18]… Человеческая самоуверенность не знает границ, и стоит лишь немного ее подтолкнуть, как последствия не заставят себя ждать. Не пройдет и года, как высокородные спорщики и философы уже проклинают Церковь и насмехаются над добродетелью. Так и рождается Темный культ, господа. А вовсе не с жертвоприношений в полночь на кладбище. Именно поэтому он опасен. Чернь, как ни странно, куда меньше подвержена этому, и понятно, отчего. Чернь глупа, зла, голодна, злобна и ленива, она невоздержанна во всем, она грешит, богохульствует, лицемерно кается, крадет… Но все это не от изначальной ее греховности, все это от бескормицы, болезней, непомерного труда, сеньорского произвола, войн и скверной еды. Темные культы — это не для черни. Чернь спешит набить брюхо, стащить то, что плохо лежит, пырнуть кого-нибудь в подворотне ножом, найти женщину для продолжения рода и помереть, как кляча, под забором. Она не задается вопросами устройства мира и теологическими рассуждениями. Она проста и бесхитростна по своей природе. Вот почему я согласен с Альберкой — кем бы ни был этот несчастный, он был лишь слугой на побегушках в Темном культе, одноразовым инструментом, который выполнил свою работу и теперь вышвырнут.

В течении лекции отца Гидеона я не отвлекалась от работы. Руки Клаудо были неуклюжи и не приспособлены для такой тонкой работы, да и я то и дело оказывалась в замешательстве, но потихоньку работа спорилась.

— Приходится признать, что это не дураки, — сказала я с сожалением, — По крайней мере им хватило ума удалить метку крещения со своих слуг. Это понятно, ведь стоит установить личность исполнителя, как от него могут протянуться ниточки к тем, от кого он получал приказы. И эта ниточка надежно обрублена. Метка удалена хирургическим путем, и очень тонко. Это не те кустарные операции, производимые в притонах душегубам, которым нечего терять. Я вижу лишь крошечные застарелые рубцы. Определенно, здесь участвовал лекарь.

— Как давно была удалена метка? — спросил отец Гидеон с неподдельным интересом.

— Эээ… Слишком сложный вопрос для человека, который впервые взял в руки ланцет, отче. Но, полагаю, это произошло лет пять назад или более.

— Этот факт нам ничего не дает. Кроме упрека в адрес стражи, которая позволяет людям по пять лет находится на улицах с удаленной меткой крещения…

— Стража не занимается поголовных отловом бедняков, — вяло отозвался Ламберт, — И вообще, это вам не худо бы следить за своей паствой.

— У нас пока нет даже доказательств тому, что он относился к моей пастве. Этот человек мог быть не из Нанта.

— Верно, — сказала я, — Мы не знаем, где он жил прежде. Мы можем сделать снимок и показать его на улицах, хоть и не уверена, что это принесет результат.

— Не принесет. Я приказал это сделать еще в самый первый день. Этого парня никто не знает. Тоже не показатель — в Нанте несколько миллионов голов черни, и не все знакомы друг с другом.

— Плохо. Отец Гидеон, передайте, пожалуйста, мне вон ту пилку. Нет, с раздвоенным концом. Да-да… Мне надо чем-то вскрыть его кости. Приходится заметить, что это весьма упрямый мертвец.

— И он — наша единственная ниточка?

— Похоже на то. Посудите сами, что у нас есть на руках. Нет свидетелей, не считая самого отца Гидеона, нет вещественных улик, нет подозреваемых, нет четкой теорий, словом, нет абсолютно ничего. Два мертвеца при таинственных обстоятельствах, похищенный манипул и термическая граната — вот и весь наш скромный актив. И из всего этого на руках имеется лишь этот добрый человек… Или у вас есть еще предположения относительно того, откуда начинать?

— Увы.

— Отец Гидеон, вон ту плошку… Мне надо куда-то положить его сердце. Спасибо.

— Эта нить может оборваться, как и прочие, — сказал Ламберт, — Если Темный культ столь искушен в подобных делах, мы можем вовсе ничего не найти. У этого ублюдка вполне может не быть никаких имплантов, и вообще никаких искусственных объектов. Ведь они возбудили бы чье-то подозрение, если бы тайный агент угодил на вскрытие. Вы допускаете это?

— Вы быстро умнеете, — проворчала я, — Меня это даже пугает. Разумеется, черт возьми, я это допускаю! И, триста чертей, с каждой минутой я уверяюсь в этом все больше и больше. Да что толку? Это то немногое, что я могу сделать, и нет резона задаваться вопросом, что еще бы я сделала, если бы могла. Сейчас я собираюсь сосредоточиться на этом. Я не ищу ничего конкретного, моя задача лишь разобрать его на составляющие и тщательно осмотреть. Если нам повезет, мы найдем… что-то. Что-то интересное, надеюсь.