Люди ночи - Форд Джон М.

Он проснулся в постели Эллен, лежа на спине. Солнце било в глаза, одна рука и одна нога свисали с узкой кровати, простыня драпировала его, как своего рода тога. В голову прихлынули римские шутки, но он просто встал и прошел в кухоньку.

Она была пуста. И ванная тоже. Хансард натянул трусы и рубашку, на мгновение прислонился к косяку межкомнатной двери и тут наконец увидел записку на кухонном столе. Мелким аккуратным почерком Эллен там было написано:

МОЛОКА НЕТ. Я ОТКАЗЫВАЮСЬ СЕГОДНЯ УТРОМ ПИТЬ ЧЕРНЫЙ КОФЕ. ВЕРНУСЬ МИГОМ.

ЛЮБЛЮ, ЕЛИЗАВЕТА ПЕРВАЯ

Хансард сел на кровать и стал натягивать брюки, когда заметил, что из-под входной двери торчит уголок бумажного листка. Он вытащил записку и развернул. Она была вовсе не аккуратная: корявые печатные буквы толстым черным карандашом.

ДОКТОР ХАНСАРД, говорилось в записке,

ДЕВУШКА У НАС.

У Хансарда заныли пальцы, как будто бумага их обожгла.

НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЙТЕ 48 ЧАСОВ, И С НЕЙ ВСЕ БУДЕТ В ПОРЯДКЕ. АЛЬТЕРНАТИВУ ЗНАЕТЕ САМИ.

Он замер. Альтернатива. Аллан. Клод Бак. Альтернатива. Да, Хансард знал. Он глянул на часы. Было 9:43. Как давно она ушла? Ничего не делайте 48 часов. В противоположность чему? Каких его действий они боятся? В дептфордской таверне или старый и седой где-нибудь еще, Кристофер Марло умер века назад.

Хансард глянул в окно, в окна соседних домов. Наблюдают ли за ним оттуда, приставив дуло или нож к…

Хансард встал и задернул шторы. Потом сел на неубранную кровать так, что скрипнули пружины. Звук резанул, как нож в сердце. Он знал, какова альтернатива.

Ничего не делать? Что значит «ничего»? Он пошел на кухню, заварил себе чашку кофе, выпил его без молока. В маленьком холодильнике были сосиски и сыр, батон, немного масла. Хансард начал составлять опись: в буфете две банки супа, пачка хлебцев и две банки апельсинового конфитюра «Типтри», обе неоткрытые. Больше там почти ничего не было, только пара тарелок и столовые приборы. Ему хватит. Два дня он может не выходить. Тем более что и есть не особо хочется.

Он вернулся в комнату, лег на кровать, полежал, закрыв глаза. Ничего не произошло. И к лучшему, подумал Хансард, встал, снова пошел на кухню. Заснуть сейчас значило бы напроситься на кошмары.

Он открыл банку конфитюра, намазал его на хлеб, откусил и не почувствовал ничего, кроме горечи. Кофе тоже отчего-то стал гадким. Хансард пошел в ванную, открыл аптечку, надеясь отыскать хотя бы аспирин, а лучше что-нибудь посильнее.

В аптечке не было ничего. Вообще ничего.

Хансард заходил по квартире, открывая все шкафы и выдвигая все ящики. Там была одежда. И самые необходимые домашние вещи. Но ничего лишнего. Хансард не знал ни одного человека, у которого был бы только один штопор, только один набор баночек для соли и перца. Все столовые приборы были из одного комплекта – ни одной ложки другого вида. Даже стаканы все одинаковые. Ни одной пустой банки.

И вообще никаких глупых мелочей: памятных вещиц, сувениров. Господи, подумал Хансард, да в студенческом общежитии личных вещей больше.

Эллен пела в группе, но в доме не было гитары. Вообще ничего музыкального.

Хансард начал анализировать. Это он умел лучше всего. И анализ оказался до идиотизма прост. Здесь никто не живет. Да, это квартира Эллен – тут ее одежда, у нее есть ключ от двери, – но она здесь не живет.

Хансард сел на кровать, растерянный, напуганный и злой.

Да, подумал он, очень злой.

Настолько злой, чтобы что-нибудь сделать?

Хансард открыл бумажник, вытащил телефонную карту, снял трубку и начал набирать номер. В Джорджтауне было 05:11 утра, но Хансарда это не остановило. Рафаэль не спит. Сон нужен только людям.

В ситуационном зале Центра командно-штабных игр цифровые часы показывали 10:28 по лондонскому времени и 05:28 по вашингтонскому. На главный экран проецировалась карта северной Атлантики с отмеченными зеленым кораблями. На сей раз то были настоящие корабли: начинался первый полный день учений ГОЛУБОЙ КРИСТАЛЛ.

За четырьмя ярусами консолей, обращенными к экрану, сидели офицеры, тыкая в клавиатуры, словно куры на птицефабрике. В машинном зале по одну сторону зеленых экранов программист Пруэтт (сменивший покойную капитан-лейтенанта Сьюзен Белл в пробной эксплуатации системы КОН) наблюдал за загрузкой мыслей в охлаждаемые фреоном механические мозги. Тремя этажами выше репортеры и популяризаторы, прошедшие особую проверку и получившие особый допуск, пили кофе с пончиками, держа наготове блокноты и портативные компьютеры, чтобы в прямом эфире комментировать самый дорогостоящий на сегодня натовский потешный бой.

А сразу под репортерами устраивались в креслах высшие флотские чины, только что с брифинга за бранчем. Директор Центра Ламберт, в наушниках и с микрофоном на лацкане, стоял перед ними, чувствуя себя школьным учителем.

Он сохранял это чувство почти двадцать минут, направляя внимание джентльменов на то, отвечая на вопросы про се и звоня вниз с требованием пояснить это. «Я и забыл, – с горечью думал Ламберт, – до чего это мучительно скучно. Как только Белл не сошла с ума…» И тут он сознательным усилием выбросил из головы эту мысль.

В 11:04 по Лондону / 06:04 по летнему североамериканскому восточному времени, следуя подсказке UNICOM 1 у себя ухе, Ламберт сказал:

– Следующий этап учений – навигационный, во время которого…

Загудел сигнал звукового предупреждения об атаке, отключив линию Ламберта. На экране появился красный символ ядерного взрыва, полукруг на треугольнике, похожий на рожок с мороженым. Затем второй, третий, четвертый.

Экраны данных потемнели. На табло нарисовалась бегущая строка: ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА ЭТО НЕ, и оно тоже погасло.

– Господи, – выговорил один из американских адмиралов, – о господи…

– Отключите трансляцию в комнату прессы, – сказал директор по каналу SPECCOM. – Отключите их полностью. Нет, занавес можно пока не закрывать… они увидят на экране не больше нашего. И соедините меня с машинным залом по Юни-2… Пруэтт? Это Ламберт. Что происходит? Нет, я сейчас спущусь.

Зрителям Ламберт сказал:

– Боюсь, у нас программный сбой. С вашего позволения, я пойду узнаю, что можно сделать. Мы очень скоро заново подключимся и продолжим.

– Мистер Ламберт, – очень тихо сказал британский адмирал, – там в море не компьютерная модель, а настоящие корабли с командой. Исправьте все поскорее.

Ламберт кивнул. Заходя в лифт, он очень тихо сказал дежурному офицеру:

– Следите, чтобы они не подняли шум.

В машинном зале полдюжины техников столпились вокруг стола, заваленного руководствами, схемами и распечатками; полдюжины программистов лихорадочно работали за мониторами.

Когда вошел директор Ламберт, Пруэтт поднял голову и сказал:

– Он перешел в полностью автоматический режим.

– Как это понимать?

– У нас все исправно. Это не поломка. Или, если поломка, машина ее прячет.

– Что вы хотите сказать? – спросил директор.

– Что я хочу сказать? – Пруэтт взорвался. – Что я хочу сказать?! Чертов мейнфрейм проводит чертовы учения сам по себе, вот что я хочу сказать, черт побери! Ламберт сделался пунцовым и отступил на шаг.

Пруэтт поднял мятую кипу распечаток:

– Все идет как положено, только мы этого не программировали.

– У кого был доступ? – спросил Риз-Гордон, возникший как будто из стены.

– Послушайте, мы даже не знаем, софт это или железо.

– У кого был доступ? – повторил Риз-Гордон.

– У программистов, у техников, у инженеров, – в отчаянии ответил Пруэтт.

Риз-Гордон сказал:

– Порой я так горжусь своей принадлежностью к системе безопасности моей страны, что могу только блевать.