Павел Багряк - Синие люди

Дорон уже был полным хозяином положения, это чувствовали все, и Гард в первую очередь. Пистолет в руках Таратуры выглядел пережитком прошлого.

— Что я хочу от вас? — сказал Дорон, словно Гард был его машинисткой, а он собирался продиктовать ему некий текст. — Я хочу из врага превратить вас не просто в постороннего человека, а в своего единомышленника.

— Это уже слишком! — сказал Гард и мрачно добавил: — Скорее в соучастника?

— Об этом уж я не мечтаю! — улыбнулся Дорон. — Во всяком случае, я хочу, чтобы вы прониклись той целью, ради которой затеян весь эксперимент. Думаете, у меня не было сомнений — запускать его или не запускать? Были. Но если бы не я начал это дело, начал бы кто-то другой… и вовсе не в Ньюкомбе, комиссар! Дело в том, что существует несколько аспектов решаемой нами проблемы. Прежде всего национальный. О нем я говорить долго не буду, вам и так ясно, что нация, первой колонизировавшая другую планету, получает огромные преимущества. Другой аспект — чисто человеческий: расширение сферы жизни, овладение энергетическими источниками, — в понятие «человеческий» аспект я вкладываю весь комплекс, состоящий из социального, экономического, культурного и прочих аспектов, — словом, все то, что демагогами и журналистами называется «победой разума»…

— Победой во имя чего? — спросил Гард, продолжая оказывать Дорону хоть слабое, но все же сопротивление.

— Во имя прогресса! — торжественно ответил генерал, прекрасно понимая, что этот ответ тоже содержит изрядную долю демагогии, но его, можно сказать, уже «несло». — Разумеется, есть и сугубо личный аспект, который я не намерен скрывать от вас, комиссар: мой собственный! Человек, осуществивший такую программу, — надеюсь, вы это понимаете, — становится полновластным хозяином по крайней мере колонизированной планеты! Что же касается будущих марсиан, то, не попади эти люди к нам, они были бы простыми клерками, рабочими, рядовыми интеллигентами, вели бы рутинную жизнь, имели бы рутинные радости и огорчения, а в конечном итоге к ним пришло бы полное забвение. Теперь же их ждет судьба первых колонистов — суровая, трудная, но прекрасная и героическая, полная романтики. Их имена будут золотом вписаны в историю!

— Почему бы вам, генерал, не быть среди них? — сказал Гард.

— А что? Если бы не земные заботы… — Дорон без особого труда изобразил на лице всю сумму этих забот, помешавших ему влезть под купол. — Кстати сказать, — продолжил он через паузу, совершенно ошарашив Гарда, — наша дорогая Дина отдала своего единственного ребенка профессору Яншу…

Комиссар вскинул на Дину глаза и увидел не лицо, а белую маску.

— Хорошо, — сказал Гард, — тогда объясните мне, генерал, почему, располагая таким количеством доводов в пользу вашей программы колонизации Марса, вы так страстно желаете сделать меня единомышленником, а не…

Дорон понял с полуслова.

— Вы хотите спросить, чего я боюсь? — произнес он все с той же нестерпимой откровенностью, которую можно позволить себе лишь с человеком, неотвратимо приговоренным к смерти, или с самым близким другом, при этом глухонемым. — Извольте. Я боюсь разглашения моей тайны, но вовсе не среди широких масс народа. Тут я все рассчитал: народ мне не помешает, я знаю его психологию раба, скорее он мне поможет! Я боюсь равных себе, комиссар. Узнав об этом деле, они начнут меня бояться и сорвут эксперимент.

— Что же тогда будет? — спросил Гард.

— Плохо будет, — с необычайной простотой ответил генерал. — Они приведут в действие тот самый формальный закон, который вы олицетворяете, и посадят меня в тюрьму, благо кое-какие формальные основания для этого могут быть найдены. «Зону» они прикарманят, поделят между собой, у нее будет не один шеф, как сейчас, а десяток или полтора. Или просто ее уничтожат, если не смогут договориться, это очень легко сделать — нажатием одной кнопки. И все это со всеми обитателями, как синими, так и белыми, взлетит на воздух… — Дина Динст вздрогнула при этих словах и сжала пальцами виски. — Но как бы там ни было, — продолжил Дорон, не обратив внимания на Динст, — сорвется эксперимент или осуществится, моим пациентам нет дороги на Землю: либо на Марс; либо на тот, свет, либо вечное заточение в этом инкубаторе под куполом.

— Н-да, — сказал Гард. — Ну а я тут при чем?

— От вас зависит решение вопроса. Уничтожить вас я сейчас не могу, простите за циничное признание. Я ведь понимаю, что вы проникли сюда, сохранив где-то гарантию своей неприкосновенности. Но если вы, комиссар, мне пока не по зубам, я хотел бы иметь вас в виде единомышленника. — Дорон улыбнулся. — У вас безвыходное положение. Гард!

— Тупик.

— Да, тупик. И у меня тоже.

Они умолкли и некоторое время молчали.

— Мне действительно трудно, как никогда, — признался Гард. — Увы, генерал, единомышленник из меня все же не получится, хотя ситуация обрисована вами достаточно верно и в логике вам тоже не откажешь. Я плохо спорил с вами, но не потому, что был согласен с вашими доводами, а потому, что общество, в котором мы живем, не подсказывает мне убедительные аргументы против. Больше того, оно скорее аргументирует ваше мракобесие, — стало быть, стоит того, чтобы вы существовали и делали свое черное дело. Это обстоятельство ставит меня в настоящий тупик, генерал! Я ничего не могу поделать ни с моим обществом, ни с вами, я способен лишь на маленькое конкретное добро, а оно заключается в том, чтобы спасти жизнь несчастным обитателям купола. Сто пятьдесят детей, в числе которых сын моего друга и ребенок Дины Динст, — ваши заложники. И не только ваши! Они как бы заложники пороков нашего общества — я давно это понял, генерал, но я на что-то надеялся, искал лазейку, позволял вам выговориться до конца… — Гард подошел к столику, взял бокал и одним махом опрокинул в себя его содержимое. Затем произнес, слегка поморщившись: — Ладно, давайте исходить из того, что мир все же будет оповещен о случившемся.

— Как вас понимать? — резко спросил Дорон, изменившись в лице.

— Мадам, — сказал Гард, повернувшись к Дине Динст, — теперь вы можете, я позволяю вам безнаказанно объявить своему шефу то, что сидит на кончике вашего языка, но не срывается из-за боязни получить пулю в переносицу.

— Дина! — нетерпеливо воскликнул Дорон. — Что все это значит?

— Здесь был журналист Честер, — устало произнесла Динст.

— А сейчас, — добавил Гард, — как видите, его нет.

Генерал, еще не веря своим ушам, остервенело огляделся вокруг, словно хотел убедиться, что Честера действительно нет, и вдруг сделал ладонями ровно три тихих хлопка, означающих «бурные аплодисменты» в адрес комиссара Гарда. Затем сделал паузу и, дав волю своим истинным чувствам, с силой ударил кулаком по столику. Бутылка стерфорда, подпрыгнув, перевернулась. И в следующее мгновение Дорон уже смеялся, из него воистину мог бы получиться блестящий актер.