Только об этом не пишите! - Sally KS

девятнадцати лет сидел в воспитательной колонии для малолеток, потом во взрослую перевели, еще три года досиживать… Там я научился мебель делать. Когда вышел, долго мыкался без угла. Взяли грузчиком на рынок. А скоро меня старые «товарищи» нашли и спросили: где остальное? Так строго спросили, что я думал — помру. Избили сильно, да… А та женщина помогла встать на ноги. Как я калекой не стал? Чудо, не иначе. Все от меня отвернулись, всем дела не было… Родители только года три назад общаться начали, когда узнали, что я мастерскую открыл, живу честно, спокойно. Разрешили с братом увидеться. Общаемся теперь. Волонтёрим. Я вот церкви помогаю, думал, может, к вере меня повернет…

— Знаете, Никита… — Лава посмотрела на него очень внимательно. Нет, непохоже, чтобы он врал. По каждому так запросто не определишь, но ему, пожалуй, можно поверить. — У меня тоже есть правило: если мне кто-то помог, и я потом в долгу не останусь. Так что если та женщина с вами свяжется и предложит вам что-то… необычное… непонятное… странное… В общем, позвоните мне на номер, который вы для меня сегодня оформили. Вдруг мы больше не увидимся, но я его всё равно сохраню. И вам помогу.

— Спасибо, — улыбнулся он. — Думаю, справлюсь и сам.

Дурак ты. Лава готова была поставить свою квартиру против ржавого ведра: на груди у этого мужчины шрам в виде четвертинки от ромашки — сердцевина и три лепестка.

— Вот странность, — сказал Никита, будто проснулся, и очень удивленно посмотрел на неё. — Я почему сегодня такой разговорчивый?..

«Потому что я сорвала у кузницы веточку свежей крапивы, — подумала Лава. Листья крапивы она незаметно растерла в руках, не отрывая от стебелька, чтобы появился одной ей ощутимый аромат, а потом положила стебелек в машину. — Но я-то её взяла как оберег от соблазнов. Забыла, что она еще и выводит на суровую откровенность».

…Она терла пол церкви старой шваброй и слушала, как товарки обсуждают батюшку. Добрый, душевный, а уж как славно отпевал в феврале какую-то Мелентьевну… Что ж. Молодец, Леша, нашел дело по призванию.

Вчера вечером, когда Анна Валерьяновна привела младшую внучку из садика, а две старших приехали на школьном автобусе с учебы, Леша подошел к бане, где обустроилась Лава. Деликатно постучал, и она вышла, чтобы люди видели: батюшка разговаривает с прихожанкой, не более того. Перед тем, как позвать её ужинать, Леша торжественно поведал:

— Лава, я долго думал. И понял, что тебе нужно покреститься. Подготовься, а я тебе помогу: выучи молитвы «Отче наш», «Символ веры», «Богородице», три дня постись, возьми крестильную одежду…

— Леша, — перебила его Лава яростным шепотом. — Перестань! Я могла бы это сделать чисто для твоего успокоения, но ты же сам будешь знать, что это ничего не решает. Ничего, понимаешь? Я останусь прежняя!

— Ты прибежала ко мне в час нужды, чтобы спасти свое тело, — грустно сказал он. — А я хочу спасти твою душу… Если бы ты только знала, каким очистительным светом наполняется душа, когда становится видима для Господа…

— Леша, дай мне еще пару дней, и я навсегда исчезну из твоей жизни! — снова перебила она. — Ты просто сейчас забудь про меня, у тебя своих дел по горло. С утра протоиерей приедет, потом ты жену из роддома будешь забирать, а я пока свои дела сделаю.

— Какие дела? Никиту соблазняешь? — нахмурился он.

— Целый день думаю, как бы посильнее нагрешить! — съязвила Лава. — У меня же с утра список составлен: убий, укради, прелюбодействуй, сотвори себе кумира, не почитай отца и мать…

— Не кощунствуй, — сурово остановил ее священник. — А Никиту не тронь. Он хороший человек.

— Привораживать не стану, — сухо пообещала она.

Отец Алексий перекрестился, и по его взгляду Лава поняла: не верит. Как врагу человеческому.

Глава 13

Разрешения на осмотр квартиры Лавы Кирьяновой так и не поступило — начальство сообщило, что специалист по темным вибрациям пока занят, а без него к жилищу ведьмы без ее разрешения лучше не подходить.

Стас знал, что темные артефакты могут быть замаскированы под самые невинные бытовые вещи: книга, глиняная кружка, аквариум, картина на стене… Словом, все, что имеет отношение к какой-то из четырех стихий — огню, воде, воздуху и земле. Не раз и не два эксперт кричал «не трогай!», когда кто-то в квартире подозреваемой ведьмы пытался передвинуть на окне горшок с фиалкой или алоэ. Причем угрозу представлял не сам цветок, а земля под ним. Достаточно нескольких капель ведьминской крови, разбавленных водой для полива, чтобы земля стала источником недоброй магии. А если ведьма похоронила в глубине горшка какой-то предмет своего недруга, можно быть уверенным, что тот бедолага и сам не остался поверх земли, и лезть в это символическое захоронение не стоит. Сам, может, и не покинешь этот мир, но заболеешь всерьез и надолго, и никакой врач не поможет, пока колдовское наваждение не развеется так же внезапно, как и принялось мучить.

Не стоит трогать также никакие емкости, потому что не знаешь, что в них бывало налито. Ведьме не нужны только серебряные, деревянные или глиняные чаши, чтобы колдовать. Она способна сделать своим подручным средством что угодно, пусть даже на это уйдет больше времени и сил. Допустим, какая-нибудь ваза в виде головы Мефистофеля может оказаться простым сувениром-обманкой, а вот кружка, купленная в супермаркете, обернется тем самым зачарованным предметом…

В силу своей особенной тяги к красивым и стильным вещам ведьма может отвергать и дешевую посуду, и неказистую утварь, но если ей очень хочется скрыть свою натуру от случайных свидетелей, то она не будет смотреть на внешний вид кружек и тарелок. Одна из задержанных как-то жаловалась Стасу, что современная фабричная посуда плохо поддается воздействию магии, серебро и глина ручной работы куда приятнее, удобнее и восприимчивее к передаче энергий, но товары массового потребления все же приходится укрощать для лучшей маскировки.

В редкой ведьминской квартире или доме над входом не нарисован анкх — крест с петлей, защищающий хозяйку. Он расположен не на видном месте или совсем скрыт. Такие символы ведьмы часто носят как украшение на шее или делают с ними себе татуировки. Нашелся он и в вещах Лавы, изъятых при помещении ее в больницу, — в виде маленькой гравировки на внутренней стороне серебряного