Только об этом не пишите! - Sally KS

а еще больше — за то, что он сам ее не сознавал, — Лава была готова простить ему половину того, за что других бы просто растерзала. Вот Герман всегда знал, что он красавчик, и нес свою привлекательность свободно и небрежно. А Леша никогда не понимал, насколько он хорош: высокий, белокурый, худощавый, гармонично сложенный, с пушистыми золотистыми ресницами вокруг темно-серых глаз. Здесь, в больнице, измученный и потерянный вид добавлял ему беззащитности и какого-то трогательного очарования, а заношенная казенная серая пижама была недостойна этих поникших плеч. Хотелось прикасаться к нему, гладить эти волосы, эти впалые щеки с едва заметной щетиной, проводить пальцем по тревожным бровям, напряженным, как крылья ласточки в полете. Все в ней рвалось обнять его, утешить…

— Леша, как ты себя чувствуешь? — спросила она самым светским тоном, на какой была способна, чтобы хоть с чего-то начать. Они сидели в коридоре на длинном ряду скрепленных друг с другом стульев, и ей очень хотелось взять его руки в свои, но он не делал попытки к ней потянуться. Как чужой. Что ж… Разве она не сама все для этого сделала?

— Мне лучше, — ответил он без всякого выражения. — Я был на краю и чуть не умер. И за спасение так и не сказал тебе и Герману «спасибо»…

— Не надо, — остановила она. — Ты был не в себе, не понимал что делаешь. Просто забудь, как страшный сон.

— Я не могу, — он перешел на шепот и поежился, будто ему было холодно. — Когда я вспоминаю, что видел тогда в саду…

— Это были галлюцинации, — перебила она.

— Нет, раньше! Это не были галлюцинации, — Леша помотал головой. — В ту ночь… Ты что-то делала с Настей… Она страшно кричала… От твоих рук шел дым…

— Это тебя испугало?

— Сначала нет, — признался он. — Я ничего не понял. Но потом ты обернулась, и я увидел твои глаза и выражение лица… Ты была не ты…

— Леша, — Лава глубоко вздохнула. — Это была я.

— Лава, но это значит, что ты… колдовала?

Она молча кивнула.

— Ты не хотела меня видеть, я почти не спал… А потом пришел к тебе снова и увидел тебя обнаженную, с черными крыльями, с красными искрами из глаз, с твоих губ на грудь и на живот текла кровь, и у тебя были клыки… — скороговоркой перечислял он. — Ты будто бы приподнималась над землей и готова была впиться мне в горло зубами…

— Леша, не надо! Ты заволнуешься, тебе станет хуже…

— Не станет, — он опять покачал головой. — Я ничего с собой не сделаю больше. Мне того ужаса хватило, когда чувствуешь, что жизнь тебя покидает, воздуха нет, вода тяжелая, страшная, и тело так боится умирать, бьется в агонии, а сделать ничего не может… Лава, я ведь здесь все переосмыслил. Как жил, во что верил… Я не буду программистом. Я пойду в духовную семинарию. Вы тогда с братом на реке не тело мое спасли, а душу. Поэтому если есть молитва, которая может тебя исцелить, я найду ее и тоже спасу тебя.

— Спасибо, — устало сказала она. Ему двадцать, а говорит так, будто прожил целую жизнь! А всего лишь один раз увидел ее настоящую и не смог вынести… — Но я просто пришла сказать, что нам больше не нужно встречаться. Я не изменюсь, Леша. Я такая родилась и ничего не делала, чтобы такой стать. Бывают разные странные люди: кто-то альбинос, кто-то шестипалый, у кого-то фотографическая память… Вот и все…

Лава встала со стула, сожалея только о том, что нельзя в последний раз погладить Лешу по щеке — отшатнется. А он вдруг сам ее позвал:

— Лава… Можно я спрошу…

Она выжидательно застыла на месте.

— То, что я в тебя… Что мы с тобой… — он даже не мог выговорить и не смотрел ей в глаза, но набрался решимости и поднял голову. — Лава, скажи честно: наши… отношения — это ты меня приворожила?

Что-то неприятное и болезненное шевельнулось в душе. Злость, ненависть, страх, отчаяние?

— Лава, не молчи, пожалуйста! Скажи правду!

— Да, — сказала она коротко. — Приворожила. А теперь отворожила.

Сказать «прощай» было бы слишком драматично, как в плохом кино, про которое потом пишут, что оно хорошее. Поэтому ушла молча.

Правильно она ничего ему не принесла — ни фруктов, ни сладкого. Еще решил бы, что в плитке шоколада спрятаны чары, а яблоко — как в сказке про злую мачеху… Бедный Леша. Нет, никогда больше нельзя позволять себе влюбляться в таких хороших, добрых, честных — они не смогут ни понять, ни принять ее натуру. А главное — ни за что не поверят, что все их чувства к ней искренни, если она может колдовать. Может быть, она неосознанно что-то такое делает, когда ей кто-то нравится, а на по-настоящему ее невозможно полюбить, колючую, неулыбчивую, недоверчивую?.. Может быть, она даже некрасивая? Ведь сам себя не видишь таким, какой ты есть на самом деле…

…Лава выжала тряпку в ведро, расправила на швабре заново и принялась насухо затирать пол.

Хорошо, что сейчас те мучительные вопросы юности отпали, и Никиту она встретила в такой стрессовой ситуации, когда вообще не до личных глупостей. В другое время просто не могла бы не соблазниться на это светлое мужественное лицо, на сильную спину, руки плотника и эту редкую доброту, которая толкает совершать лишние телодвижения ради совершенно посторонних людей… Сероглазый блондин, викинг… Но сейчас он только средство передвижения по этой сильно усложнившейся жизни. К тому же, он моложе на несколько лет и, кажется, не использует попавших в беду валентин для удовлетворения чувства собственной значимости… Теперь надо делать хмурое неприветливое лицо, которое ни одного здравого мужчину не привлечет и заодно настроит ее саму на нужный лад.

Так что, намывая полы в храме Покрова Пресвятой Богородицы, Лава мысленно отодвинула подальше Никиту. Сейчас ей нужен только кузнец.

Вчера в торговом центре она очень быстро, без примерки, купила себе пару дешевых футболок и смену белья, нейлоновый рюкзак и несколько пакетиков с сушеной растительностью в аптечном и чайном киосках. Ассортимент был скудный, но кое-что нужное нашлось. К моменту, когда викинг оформил покупку в салоне мобильной связи, Лава была полностью готова и старалась не показать, как