Титулярный советник - Валерий Пылаев

слов церемониал награждения не предполагал — так что государыня говорила негромко — так, что ее едва ли могли бы услышать даже генералы на трибуне, а уж юнкера в строю — тем более.

— Я многим обязана вашему дедушке, — продолжила она. — Но и подумать не могла, что однажды мне придется лично награждать за солдатский подвиг внука.

В руках государыни появилась небольшая коробочка, и через несколько мгновений на солнце сверкнул золотом Владимирский крест. Небольшой, на колодке цветов орденской ленты — красного и черного. Четвертая степень со скрещенными мечами, которая жаловались исключительно за военные заслуги.

И только чинам не ниже одиннадцатого класса — но никак не свежеиспеченному унтер-офицеру, которому даже за самый громкий подвиг полагалась бы только лишь медаль или солдатский Георгиевский крест. Конечно, государыня своей властью вполне могла бы жаловать мне хоть и подпоручика сразу — но не стала. Уж ей-то точно было прекрасно известно, что я еще с осени мог именоваться титулярным советником.

Но остальные об этом вряд ли даже догадывались.

— Эта награда — самое меньшее из того, что я могу и должна сделать для вас, отважный юноша, — проговорила государыня, прикалывая орден мне на грудь слева. — И не сомневайтесь: что бы ни случилось — я никогда не забуду все, что вы сделали для отечества… и для меня лично.

Правила этикета подразумевали, чтобы я поклонился — и непременно учтиво ответил на небывалую похвалу. Но устав требовал стоять столбом, пока церемония не будет завершена. И я никак не мог решить, что делать.

— Молчите, молчите, князь. Я знаю, что вам положено стоять смирно. — Государыня неторопливо поправила награду. — Просто слушайте. Думаю, вы не хуже меня понимаете, что сейчас я никак не могу отблагодарить вас больше — чего вы, без сомнений, заслуживаете. Дело, конечно же, в вашем дедушке… Я знаю, он был верным слугой и союзником моего покойного мужа и его отца — и даже сейчас я доверяю роду Горчаковых так, как не доверяю всем своим генералам и придворным. Но то, что происходило в столице зимой — ужасно, немыслимо!

Я с трудом подавил желание втянуть голову в плечи.

— И все же я в долгу перед вами обоими. И, когда придет день — корона не обойдет Горчаковых своей милостью. — Государыня снова мягко улыбнулась и отступила на шаг. — Возвращайтесь в строй, князь. Мы непременно увидимся снова — и куда скорее, чем вы думаете.

— Служу стране и короне!

Я поклонился и, дождавшись, пока ее величество удалиться, развернулся обратно к строю. Последние слова государыни прозвучали то ли как обещание, то ли как предупреждение — хотя наверняка не были ни тем, ни другим. И засели в голове так крепко, что я едва не запнулся, шагая обратно.

Потом выступали генералы — но их я почти не слушал, погрузившись в собственные мысли. Награда, полученная из рук самой государыни грела и грудь слева, и уж тем более душу — но слова заставили задуматься… по меньшей мере.

А может, и насторожиться.

Дедова высокородная братия… Да чего уж там — и я сам тоже — зимой действовали жестко. В рамках закона, слегка за ними — а порой и не слегка. И уж точно без особой оглядки на волю ее величества. Но своей цели добились: хорошим или дурным способом — мы отвоевали для столицы и всей державы пару месяцев покоя.

Багратион наверняка усилил свое воинство, спешно упаковав в жандармские мундиры пару-тройку тысяч солдат и офицеров из гвардейских полков. И уж точно увеличил — или хотя бы попытался увеличить штат Одаренных. Чтобы иметь хоть что-то похожее на силу, способную усмирить и народный бунт, и армейские чины, и зарвавшихся аристократов — если придется.

Но хотел бы я знать, на что потратила отведенное время сама государыня. Кого наградила, приблизив ко двору — а к кому охладела? Сколько слов — из тех, что никогда не посмели бы произнести даже на закрытом заседании Госсовета — было сказано шепотом, с глазу на глаз в покоях Зимнего дворца? Сколько тайных союзов создано и сколько — разрушено? Кого ждут в каком-нибудь сейфе ордена, а кого — уже подписанный приговор, в который осталось только подставить нужную дату? Каким родам суждено возвыситься, а каким — исчезнуть, когда загадочный враг будет раздавлен… если вообще будет.

Слишком много вопросов, ответов на которые не могут знать даже Багратион с дедом. И над которыми уж точно нет смысла ломать голову самому обычному… пусть даже юнкеру с чином титулярного советника.

— Княже, не спи! — прошипел Богдан, заехав локтем мне в живот. — Направо — и шагом марш!

Задумавшись, я прозевал не только окончание речи генерала и троекратное тройное ура, которое мне полагалось горланить вместе со всеми, но и даже команду Мамы и Папы. И, если бы не бдительность однокашников — пожалуй, так бы и остался стоять посреди поля перед уже успевшей опустеть трибуной. Господа генералы и статские уже повели ее величество к автомобилям — видимо, чтобы отвезти в резиденцию в Пятигорске.

А нас ждал обед, занятия, стрельбы и палатки. Самый обычный день учений, который мне предстояло провести наравне со всеми — хоть и не снимая с груди ордена. Строевая муштра, похоже, подошла к концу, но все остальные прелести юнкерской жизни никуда не делись.

Впрочем, не совсем так. Стоило нам подняться из-за обеденных столов, как довольный и сияющий начищенной парадной формой Мама и Папа объявил, что офицерам, унтерам, портупей-юнкерам и всем трем ротам славного Владимирского пехотного училища в полном составе милостью ее императорского величества до конца дня предоставляется отдых и полная свобода от любых обязанностей по лагерю.

Разумеется, в честь награды сиятельного князя Горчакова.

В город нас, ясное дело, никто не выпустил — после ночной атаки панцера границы лагеря стерегли так, что они почти превратились в непроницаемые в обе стороны стены. Но всех прочих увеселений это все же не отменяло. Не успели мы вернуться с обеда, как еще бледный от ран, но уже вернувший обычное расположение духа Подольский цукнул десяток первокурсников разом — и так лихо, что они тут же помчались во главе с Богданом “готовить помещение к тайному мероприятию чрезвычайной важности”. После этого “благородный подпоручик” подошел ко мне и, приобняв за плечо, объяснил, что орден и произведение в унтерский чин — а особенно досрочное — следовало непременно отметить положенным образом — в традициях славной пехотной школы. И что у него как раз на примете есть