Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

слегка растерянным и откровенно недовольным, что в его положении было вполне объяснимым. Но, надо отдать ему должное, ни лёгкая растерянность, ни сильное неудовольствие не мешали господину директору это своё положение оценивать здраво и выводы из него делать правильные. Это я о том, что препятствовать следствию он не пытался, напротив, всячески демонстрировал полную готовность к сотрудничеству и помощи, не забывая, однако, вежливо, но с настойчивостью напоминать о соблюдении установленных для такого случая процедур — когда прибывшие с нами господа в штатском принялись изымать документацию из его кабинета, Фёдор Фёдорович сам показывал, где и что у него лежит, но при этом внимательно следил за составлением описи изымаемого.

Такую же манеру избрал уважаемый академик и в ответах на задаваемые ему вопросы, отвечая подробно, обстоятельно, и, похоже, даже правдиво, но при этом изо всех сил стараясь выставить, насколько оно было возможным, себя лично и возглавляемое им учреждение в выгодном свете. Например, когда Денневитц поинтересовался, почему сотрудникам института позволяется отсутствовать на службе без уважительных к тому причин, академик Угрюмов вполне серьёзно принялся уверять Карла Фёдоровича в особом характере их занятий:

— Прошу вас, господин надворный советник, принять во внимание, что речь идёт о занятиях наукой, тем более в столь особенной её области, где от личных качеств и настроения исследователя зависит больше, нежели во всех иных, — пытался втолковать он. — Требовать от таких людей вдохновения и каких-то результатов исключительно в присутственные часы просто невозможно!

Возражать Денневитц не стал, но посмотрел на директора с таким укоризненно-недоумённым выражением, что тот замолчал чуть ли не на полуслове. М-да, как тут у них всё запущено… На несколько мгновений прервавшись с помощью в сортировке изымаемых документов, мы с тёзкой кратенько посовещались и сошлись на том, что директором института господину Угрюмову осталось быть совсем недолго.

А вот нам тут возиться предстояло как раз-таки долго. Закончив с документацией, мы под предводительством Денневитца оккупировали кабинет по соседству с директорским, временно выселив его обитателя, учёного секретаря института, и приступили к допросам. «Клиентов» Карл Фёдорович выбирал по изъятым жандармами спискам, приоритет отдавая тем, чьи фамилии звучали в показаниях лиц, причастных к деятельности «Экспедиции Субботина и Павлова», а также «прогульщикам», которых жандармы доставили на рабочие места. Кстати, количество этих доставленных успело уже увеличиться аж на три человека, последних двух по месту жительства не обнаружили, и Денневитц между делом подписал объявление их в розыск.

Закончив с допросами первой партии сотрудников института, Денневитц определил их всех в пассажиры арестантского автобуса и предложил подкрепиться в институтском буфете. Отказываться от такого предложения, да ещё исходящего от начальства, у нас с Воронковым желания не появилось, и мы в темпе перекусили бутербродами с ветчиной и колбасой, запили их крепким чаем, и тем самым восстановили силы перед продолжением допросов. Да, это Карл Фёдорович удачно устроил, с таким начальником и работать приятно.

Впрочем, на одном лишь столь своевременном перекусе приятные события на этот день не закончились. Маленьким праздником лично для нас с тёзкой стал допрос Николаши Михальцова, точнее, то изумление, в которое впал названный персонаж, увидев дворянина Елисеева в мундире дворцовой полиции. Строго говоря, не в мундире, мундиром тут называют только парадную форму, а в форменном сюртуке, но суть от того не меняется — Николаша натуральным образом обалдел, не сказать бы грубее.

Дворянин Елисее уже рассказывал Денневитцу и Воронкову о попытках Михальцова вовлечь его в нелегальную коммерческую деятельность институтских, вот и сделал Карл Фёдорович новому подчинённому подарок в честь первого дня настоящей службы. Имелась, однако и ещё одна причина — до нашего похода в буфет на допросах так и не прозвучало ничего такого, что можно было более-менее убедительно привязать к провалившемуся мятежу, и Денневиц, надо полагать, решил пока что порыться в подробностях нелегальных заработков сотрудников института, и начать с человека, о причастности которого к этим делишкам уже заранее знал.

После своих летних разговоров с тёзкой деваться Михальцову было уже совершенно некуда, и на допросе он прямо-таки соловьём заливался, подробно рассказывая всё, что знал и о чём догадывался, а затем в кабинет учёного секретаря жандармы одного за другим приводили тех, чьи имена звучали в песнях Николая. Надо ли говорить, что по итогам этих допросов свободных мест в арестантском автобусе заметно поубавилось?

С этой чередой допросов, чуть не показавшейся нам с тёзкой бесконечной, мы закончили к концу дня. Нормального дня, я имею в виду, а не рабочего, или, как тут говорят, присутственных часов. В арестантском автобусе по итогам нашей сегодняшней работы сидячих мест не осталось, кому-то предстояло прокатиться стоя. До всех допрошенных, то есть до всех сотрудников и служителей, жандармы под роспись довели распоряжение о запрете оставления места жительства и предупреждение о проверке соблюдения этого самого распоряжения. Как именно жандармы будут проверять, это уже их дело, у нас с тёзкой голова, несмотря на пребывание в ней аж двух разумов, уже основательно трещала, нам было не до таких тонкостей, пределом наших мечтаний стал тупой и бездумный отдых, желательно совмещённый со сном, даже есть как-то не особо и хотелось.

Но нет, пришлось ещё поучаствовать в размещении арестантов. По какой-то неведомой нам причине (интересоваться сил уже не хватало) Денневитц поделил их на две части — кого-то отвезли в расположение Московского жандармского дивизиона, остальных доставили в Комендантскую башню Кремля, как это недавно было с приспешниками Шпаковского. Именно остальных — у жандармов из арестантского автобуса высадили большую часть пассажиров.

— Ну-с, Виктор Михайлович, — Карл Фёдорович и сам выглядел уставшим, — не поделитесь впечатлениями?

Кажется, усталость не мешала надворному советнику уделить какое-то время учебно-воспитательной работе с новичком. Честно говоря, что я, что даже и тёзка испытывали острое желание выразить эти самые впечатления исключительно в нецензурных оборотах, но мозги у обоих ещё не настолько пострадали от усталости, так что ответил тёзка вполне нейтрально, зато правдиво:

— Откровенно говоря, Карл Фёдорович, самое сильное моё впечатление сейчас — усталость.

— Понимаю, Виктор Михайлович, понимаю, — в голосе Денневитца слышалось даже некоторое сочувствие. — Что ж, отдыхайте, завтра продолжим.

Эх, хорошо всё-таки быть молодым и здоровым! Усталость усталостью, но тёзка и по лестнице поднялся без особых затруднений, и падать без сил на кровать не стал, сделав всё, как положено — разделся, умылся, разобрал постель и лёг. Да и заснул он, едва коснувшись подушки головой, а вот я так не смог. Брать на себя управление уставшим