Юрий Леж - Перевертыш

— Вставайте, товарищ старший сержант! Вставайте…

Сквозь сон пробивался чей-то ноющий голос. Пан не выдержал и открыл глаза. Над соседней койкой, в которой спал Успенский, навис промасленный черный, как сама ночь, комбинезон, и плачущим голосом приговаривал:

— Ну, товарищ старший сержант…

— Что тебе, воин? — ответил, наконец-то, проснувшийся Успенский.

— Вас там… это… ну, наш старшина… очень просит, в смысле — зовет…

Говорил новичок из техвзвода неразборчиво, старательно приглушая голос, что бы не разбудить соседей Успенского, но Пан уже сидел на своей койке и вслушивался в его слова.

— Там у вас второе пришествие Христа? — язвительно поинтересовался Успенский. — Или цистерну с водкой нашли?

— Ну, это… почти да… но не в том плане… просто товарищ старшина не велел говорить, сказал — сюрприз, — сбивчиво отвечал механик.

— Какой же это сюрприз, если я уже все слышал и знаю? — легонько подтолкнул его ногой под зад Пан.

После вчерашнего вечернего боя, успокоив подрагивающие руки и выпив за ужином сто пятьдесят граммов водки из батальонных запасов, снайпер чувствовал себя великолепно, хоть и успел проспать всего три часа.

— Пан, я тебя с собой не возьму, — категорически заявил Успенский, одеваясь. — К тебе всякие приключения и неприятности липнут, как мухи на говно…

— Так это ж не я на них липну, — нарочито обиделся Пан, — а они на меня…

— Вот и разобрались, кто из вас мухи, а кто говно, — хохотнул негромко Успенский. — Ладно, раз уж поднялся ты сам по себе, значит, судьба у меня такая…

Пан собирался недолго, на всякий случай прихватил с собой, как обычно, «семена» и вместе с Успенским вышел из казармы старинным солдатским способом: через окно, что бы не тревожить дневального и не ставить при случае парня в нелепое положение, когда и соврать — грех, и товарища выдать — нельзя.

Осторожно пробираясь вдоль стены казармы, они не обратили внимания на красоты осенней, безоблачной ночи, на яркие, крупные звезды, отлично видимые с земли без помех постороннего освещения. Не до того было двум солдатам и старшему сержанту. В огромном ангаре позади казармы их уже ждали. И не только запахи солярки, бензинового перегара, сожженного пороха и грязных портянок. У самой дальней от входа стены уютно, приглашающе переливался синий камуфляжный огонек, а сразу за ним в отгороженной от основного зала небольшой комнатке для отдыхающих смен, за импровизированным столом уже давно шли посиделки.

Старшина Дед с неблагозвучной фамилией, изрядно выпивший, но на ногах стоящий твердо и все вокруг понимающий и примечающий, с чувством обнял пока еще трезвого Успенского, поздоровался с Паном и пригласил своих «лучших друзей» присоединиться к общему празднику.

— По какому поводу банкет? — спросил Успенский, подымая над столом выделенную ему кружку, наполовину заполненную теплой, согревшейся уже водкой.

— Так за победу, — высказался старшина.

— За победу мы пьем всегда, а банкет-то по какому поводу? — настаивал Успенский, ощущая подвох в этом неожиданном приглашении.

— Ну, как же без повода? — возмутился Дед. — Вот только ты сначала выпей, а потом уже будет тебе и повод…

— Тогда — за победу, — Успенский вылит в рот согревшуюся в помещении водку, едва не поперхнулся, но сдержался и мужественно проглотил казенный напиток.

Тут же ему в руку подсунули кусок хлеба с салом, а в другую — огурец, и старший сержант аппетитно захрустел, старательно зажевывая неприятный привкус во рту. Пану повезло больше потому, что за ним никто особо не присматривал, и он исхитрился выпить только половину налитой дозы.

— Вот, а теперь, Вещий, сюрприз! — провозгласил Дед. — Только для тебя!!! Запускай, ребята!

Из соседнего закутка, где все это время шла какая-то непонятная, но тихая возня, к столу вылетела, как после хорошего пинка под зад… негритянка. Молоденькая, губастая, с неожиданно крепкими грудками, тонкой талией и широкими бедрами. Из всех её прелестей, увиденных ошалевшими Успенским и Паном, только бедра и были слегка задрапированы тонкой тряпочкой, больше похожей на сшитые вместе две портянки. Негритяночка была уже изрядно пьяна и, похоже, потискана механиками до прихода Успенского, но все-таки тому стало приятно, что Дед вспомнил о его как-то на ходу высказанной мечте — поиметь негритянку. «Раз уж до Африки мы не добрались, то хоть тут такую найти…» — сказал тогда Успенский. И вот, на этом празднике в честь небольшой, но — победы, черненькая девочка все-таки нашлась.

— Ох, ты ж, Дед! — удивленно покачал головой Успенский, но не удержался и спросил: — Вы что ж её, выкрали где или как?

— Да зачем красть, тоже мне, сокровище! — возмутился старшина. — Сама пришла, показывает вот так… фак-фак, мол, давай, за мани-мани… А у нас-то этих маней — хоть жопой ешь… все равно бестолку валяются…

— Ага, а резинки старший сержант Успенский из города таскает, — пробурчал Пан, но по счастью его комментарий не услышали.

— …И тут меня осенило, — продолжал рассказывать Дед. — Ведь у моего ж друга мечта есть, ну, пусть и не всеобщий мир во всем мире, до него еще дожить надо, а вот черненькую девку попробовать… мы её, конечно, напоили, накормили, но так — слегка, что б не вырубилась, как бревно… и за тобой послали…

Расплывшийся в улыбке Дед за руку подтащил поближе к Успенскому негритянку и принялся вертеть её перед старшим сержантом, как работорговец, нахваливающий свой товар где-нибудь на невольничьем рынке лет сто назад. А Успенского немного развезло от теплой, да со сна выпитой, водки, и он с удовольствием осматривал и ощупывал девчонку. Впрочем, Пан заметил, что ей такое отношение даже нравится. «Вот ведь люди, — подумал неприязненно снайпер, — за деньги всё над собой делать позволяют, да еще и улыбаются…»

— Ну, значит, мне надо бы еще сто граммов выпить и пробу с сюрприза снимать… — сказал Успенский, распалившийся вертлявой попкой негритянки.

— А где у вас тут пробу-то снимают? — спросил Пан, подымаясь с места.

Дед небрежно махнул в сторону закутка, из которого и появилась экзотическая проститутка. На всякий случай зажав в ладони рукоятку «семена», Пан вошел в отгороженное от основной комнаты помещение. Там царил наскоро сколоченный топчан, накрытый старым, потертым, в масляных разводах, матрасом, валялись бушлаты и комбинезоны, давно пришедшие в негодность, но еще не пущенные рачительным Дедом на ветошь.

Сам понимая, что ведет себя по-дурацки, Пан осторожно простучал дальнюю стенку ангара, она была целой и легким гулом отзывалась на удары. «Как это называется, когда за всяким кустом опасность чудится? — подумал Пан, возвращаясь к столу. — Шизофрения что ли?»