Надежда Попова - Ведущий в погибель

Ознакомительный фрагмент

– Если твои слова правда, – заметил Курт, – если ты действительно сотрудничаешь с нами – таких «снова» у тебя будет еще немало. Люди, знаешь ли, смертны.

– Все смертны, – отрезал стриг. – Вопрос лишь в способах… А теперь к делу. Спугнуть возможно лишь, опять же, новичка, который пока не знает своих сил; а это – только подтверждение моей версии. Средств же избавиться от лишних глаз, случайно застукавших тебя над трупом, множество. Если нет желания убивать свидетеля, что проще всего, то можно попросту сделать шаг в сторону, в тень, и никто, пусть самый зоркий и чуткий, тебя не заметит; разумеется, он заметит тело, но это легко исправляется ударом по голове. Даже если успеет что-то увидеть – пускай, когда очнется, думает, что ему пригрезилось, а что нет.

– Хорошо, – допустил Курт. – Тогда такой вопрос – так, ради любопытства и общего развития: куда деть тело?

– В реку – проще всего, – пожал плечами фон Вегерхоф. – Благо большинство городов стоит на них. Даже если найдут после, труп будет в таком виде, что ни опознание, ни версии убийства не будут иметь смысла. Можно сжечь… Однако это удобно для тех, кто питается дома. Закопать, в конце концов.

– Тебе самому не противно? – неожиданно для себя самого вдруг прервал его Курт и прикусил язык, ожидая вспышки ярости, быть может, даже и того, что стриг, вспылив, плюнет на навязавшегося ему следователя и, махнув рукой на попытки завязать контакт, попросту встанет и уйдет прочь.

Фон Вегерхоф, однако, не двинулся с места, не впал в буйство, не приступил к гневной отповеди, даже не нахмурился – лишь прежняя усмешка стала чуть более заметной.

– Юность… – вздохнул стриг ностальгически, смерив собеседника взглядом почти отеческим, отчего внезапно стало не по себе. – Я не намерен оправдываться – во-первых, бессмысленно, во-вторых, порядком поднадоело. Я вполне трезво оцениваю собственный жизненный путь, однако же не имею тяги к публичному самоистязанию и не намерен быть смиренной мишенью для обвинительно-высокомерных острот, а посему – так, смеха ради – припомню одну историю, имевшую место быть лет так тринадцать-четырнадцать назад. История эта о маленьком мальчике, который, не колеблясь, убивал не желавших поделиться с ним своим добром; к одиннадцати годам в его активе было трое.

– Четверо, – сумрачно поправил Курт; стриг поморщился:

– Четвертый был таким же, как ты, малолетним преступником, и убит был, насколько мне известно, в честной драке за право жить вообще. Ты сам, часом, не флагеллант?.. Теперь этот мальчик носит Знак, отправляет на костер малефиков и относится к правонарушениям столь нетерпимо, что временами оторопь берет.

– Может быть, стоит мое жизнеописание переписать с буквицами и миниатюрами, – хмуро предположил Курт, – и расклеить на каждом доме в каждом городе? И без того оно ведомо всем, кому не лень.

– Не станем углубляться в прегрешения прошлого, – предложил фон Вегерхоф, и на сей раз Курт промолчал, ни словом не возразив. – Вернемся к делу. Итак, первый вывод: опытный – не стал бы так неаккуратно рвать артерии, не стал бы бросать тело на улице и не стал бы опустошать жертву. Подумай сам: если бы для полноценного питания всякий раз требовалось убивать, сколько утопленных, пропавших без вести и погибших загадочным образом обнаруживалось бы ежегодно? Для того, чтобы быть в норме, достаточно одного раза в две недели, и требуется для этого не пять кружек, а одна, а то и половина. После такого события человек самое большее проспит лишних часа три и съест лишний кусок. Неприятно, признаю, однако не смертельно.

– А ты сам? – все же не сдержался Курт. – Ты – как часто это делаешь?

– Я вино пью, не заметил? – благодушно отозвался фон Вегерхоф. – Мясо ем. Рыбку. От хорошо приготовленного овощного блюда и доброго куска хлеба тоже не откажусь… Мне для того, чтобы жить, этого довольно.

– И много вас таких?

– Таких, как я, нет, – коротко ответил стриг. – Есть те, кто не разучился принимать обычную пищу, кто сохранил к ней тягу и вкус, но не те, кому иного не требуется. Без крови они слабеют, чахнут и, в конце концов, впадают в спячку.

– А ты?

– Я теряю в скорости, в силе. В регенерации.

– Сколько откровенности, – заметил Курт; стриг с улыбкой пожал плечами:

– Чем я рискую? Даже в таком состоянии я быстрее и сильнее тебя или любого другого. Сегодня ты не мог этого не заметить.

– Не хочешь ли ты сказать, что отказался от крови вовсе?

– Не вовсе, – согласился фон Вегерхоф, наполнив свой стакан снова. – Но сейчас – Великий пост. И для меня тоже.

– А когда он закончится? – не унимался Курт; тот пожал плечами:

– Сейчас я в деле. И слабостей себе позволить не могу; если случится противостоять кому-то из подобных мне – да, придется отойти от рыбной диеты. Но за мною не остается трупов, – напомнил фон Вегерхоф наставительно. – Как я только что упомянул – это лишнее. В таком случае, что тебя так раздражает?

– Неприятно думать о том, что сидящий рядом рассматривает тебя как снедь, – пояснил Курт с преувеличенно дружелюбной улыбкой. – Как ты попал в Конгрегацию? На ком-то погорел? Не в того зубы запустил? Чем тебя прижали?

– Это история длинная, майстер инквизитор, – выговорил стриг, как ему показалось, с неудовольствием. – Однако для разговора по душам мы еще слишком мало знакомы; кроме того, не мое печальное прошлое сейчас имеет значение, а – наше не менее удручающее настоящее. Ты намереваешься слушать дальше, или тебя постоянно будет сносить в пространные и несвоевременные рассуждения?

– Не сказал бы, что они столь уж неуместны, – возразил Курт настойчиво. – Ты назвал меня запальчивым юнцом со склонностью к авантюрам; чем лучше такая…

– …тварь, – подсказал фон Вегерхоф снисходительно; он поджал губы.

– …личность, – докончил он с усилием, – которая живет среди говорящих кусков ветчины?

– Говорящая ветчина, – задумчиво вымолвил стриг, – это, скорее, к ликантропам.

– Мне отчего-то не так весело, – оборвал Курт хмуро. – Быть может, гордыня и относится к грехам, и даже грехам смертным, однако мое самолюбие решительно восстает против подобного ко мне отношения. Ergo, вопрос: чем надежнее меня личность, постоянно примеривающаяся ко мне и окружающим – как бы так посподручней…

– Твое самолюбие утешается при мысли о том, что старый больной человек оправдывается перед тобой? – усмехнулся фон Вегерхоф и, не дав возразить, повторил, чуть повысив голос: – Человек. Не станем устраивать диспутов о видовом различии; эти диспуты ведутся и более светлыми головами Конгрегации, нежели твоя. Это во-первых; во-вторых же – я ни к кому не примериваюсь. Если ты из чего-то вывел заключение (скорее всего – из сказок, слышанных в раннем детстве), что я всеми силами сдерживаю нервную дрожь, чуя кровавые ароматы, доносящиеся сквозь кожу и плоть до моего чрезвычайно тонкого обоняния, и всякую минуту помышляю о том, как бы этак испить, – ты ошибаешься. Спорить, доказывать, оправдываться снова – тоже не буду; прими это как факт. Из-за моих гастрономических предпочтений дознание не сорвется, и это главное. А вот твои горячность и упертость вполне способны причинить массу неприятностей как делу, так и тебе лично. И последнее: не нравится – не ешь.