Игра одиннадцати - Амалия Лик

сворачиваешь с освещенной улицы в темный двор, делаешь первый шаг, затем еще один, убеждая себя, что следуешь внутреннему компасу, что у тебя свой путь… На самом деле, идешь к расщелине, неминуемой пропасти, к стоку, не замечая, как тени сгущаются, затмевая просвет. Так всегда говорила моя мама. Не мои слова. Но она была права. И вернуться становится все сложнее, иногда кажется, что это невозможно. Я надеюсь, что это только кажется. Мне нужно развернуться и начать шагать в поисках фонаря. Но у меня не хватает сил, я трусиха. Поэтому я здесь. Чтобы выйти к свету.

В тот вечер я чувствовала себя взрослой, была словно пьяна свободой, вызовом, дерзкими мыслями, тем, что я теперь живу вне надзора мамы, что именно я принимаю решения, что мне стукнуло семнадцать. Я была из тех, кто не чувствует границ, когда срывается с цепи ограничений. Мы с девчонками выпили несколько бутылок дешевой шипучки еще до клуба, поэтому нам было весело и легко вливаться в ночную жизнь. Мы выплясывали на арене, громко смеялись и внаглую высматривали симпатичных парней в надежде найти стоящую компанию на вечер. Мне хотелось приключений, эмоций, всего, о чем я могла только мечтать, следя за другими через портал. Я думала, что жажду ярких незабываемых отношений, таких, какие показывают в сети, когда горожанка встречает островитянина и он забирает ее наверх. Я понимаю, что такие истории нереальны, что в жизни ждет другой конец. Но зачем тогда их показывают нам?

В тот вечер я представляла, как увижу в неоновом свете высокого симпатичного парня. Он подойдет ко мне и посмотрит так, что мое сердце застучит вместе с вибрацией басов и я сразу пойму – я хочу быть только с ним и готова ради этого на все. Вот как я себе это представляла, хотя, думаю, уже тогда подсознательно искала того, кто примет эстафету родительского надзора. И я его нашла. Но это была далеко не сказка, даже не романтическая история. Никакого волшебного мгновения, замирания сердца или затмения мыслей. Скорее, это был странный опыт, эксперимент, который затянулся на годы, менялись только составляющие, но не его суть. Сейчас я другая, совершенно другая. Но, увы, исправить прошлое уже нельзя.

Виктор и его друг сидели в отсеке для островитян, попивали немыслимо дорогой настой и вальяжно разглядывали окружающих.

Подруга сказала мне:

– Смотри, как тот островитянин на тебя пялится. Ничего так.

Он действительно был ничего… для своих лет. Высокий холеный мужчина, с виду заносчивый и важный. Одет, как все островитяне, в фирменную белую тканевую футболку, без резины, и светлые джинсы. На руке дорогущие часы, которые на поверхности даже не продавались. На вид я бы дала ему лет тридцать пять, но я так и не спросила его возраст. Улыбка у него была наглая, а взгляд такой, что не отвертишься. Ну, я и не стала вертеться. Заулыбалась ему во весь рот и посмотрела вызывающе в упор. Шипучка и странная гордость от того, что на меня обратил внимание островитянин, раскрепощали. Я впервые вела себя так. Словно меня, скромную девочку из двадцать первого поселка, заменила ночная хищница Третьего города. Но он видел меня насквозь, неуверенную, зажатую, ту, кем можно управлять. Это я поняла намного позже.

Виктор подослал к нам свою обслугу, и мы перебрались к ним за стол. Когда еще выпадет такой шанс? Весь вечер мы шикарно проводили время за их счет, и никаких лимитов.

Сама я выросла в режиме ограничений. Моя семья состояла из двух человек – я и мама. Она всю жизнь проработала давателем музыки, но почему-то хороший вкус к мелодии так и не смогла мне привить. Мы жили в крошечной однушке девяностоэтажного дома на въезде. Ремонт в квартире был, наверное, лет сто назад, остался еще от прошлого владельца. Старые пожелтевшие стены в комнате, древний кафель в душевой. Мебель у нас тоже была доисторическая. Ни модной одеждой, ни игрушками, ни техникой меня не баловали, только самое необходимое и самое дешевое. Как я мечтала вырваться из той жизни. Все последние три года обучения я вкалывала, чтобы пройти отбор и поступить на курс, словно готовилась к Армагеддону. И вот я прошла и перебралась в Третий город.

Это была первая осень новой жизни. Из небольшой маминой квартиры я переехала в крохотную комнату с двумя двухъярусными кроватями и тремя соседками, на десятом этаже здания, где шли курсы. Мама еженедельно высылала мне столько, сколько могла. Но этого едва хватало на самую дешевую еду и проезд. Деньги на короткое черное платье, в котором я была в тот вечер, на вход в клуб и на две бутылки шипучки я зарабатывала целый месяц, развозя еду в передвижном кафе. В любую погоду. А у самой даже не было денег на обед. Мама всегда говорила, что байты нужно зарабатывать честным трудом. Но как же хотелось иметь все, что есть у других. И неважно как.

После очередного бокала подруга сжала мою руку и потащила меня в туалет.

– Мила, это твой шанс, – сказала она, малюя ярко-красным кремом свои узкие губы.

Я хмыкнула в ответ. Она оторвалась от зеркала и посмотрела на меня блестящими от алкоголя глазами.

– Я серьезно. Этот островитянин явно на тебя запал.

– Не знаю. Я так не умею.

– Ты с ума сошла? Он островитянин. У него столько байтов, что тебе и не снилось.

– А еще у него жена с детьми на Острове.

– Жена не стена, подвинется. Я же тебе не замуж за него предлагаю. Островитяне никогда не берут горожанок в жены. Но зато могут облегчить «прекрасную» жизнь на поверхности.

Она стерла лишнее по краям губ и улыбнулась себе в зеркало.

Я послушалась ее совета, полная дура, что сказать. Купилась на мимолетные удовольствия, переступила через свои принципы и предпочла мнимое счастье. Я стала встречаться с Виктором.

Первый раз было жутко неприятно. Я чувствовала себя грязной подстилкой под ногами островитянина. Мне казалось, что на улице от меня все шарахаются, едва увидев. Но никто не видел, видела себя только я – в зеркале туалета. Через два свидания он подарил новые часы, о которых я и мечтать не могла. Такая небывалая радость разлилась внутри, что не передать. Я даже боялась взять их в руки. Они так красиво переливались. Это ощущение быстрого счастья стерло всю грязь. Хотя… не стерло, просто накрыло непрозрачной пленкой.

Виктора умиляла я и мои поселковые замашки, моя открытость и детская радость