Майра - Мир без нас

Полонский слушал страстный монолог комиссара и с каждой фразой всё меньше понимал, что происходит.

– Погоди, – вмешался он наконец, – так это что, Мерсе тебя нарочно под лазеры в последней главе подставил? Я думал, это было самоубийство…

– Оно самое! – горько усмехнулся Дерб. – Только совсем не потому, почему этот иуда думает. Знаешь, до чего он опустился? С женой меня окончательно поссорил! Думал, я или сопьюсь, или… Чёрт с ней, с женой, она меня никогда не понимала.

– А как здоровье напарника?

– А что?

– Да его ведь, кажется, ранили?

– Скоро выпишется, чтобы докторам не переплатить. У него предки – шотландцы. Из гроба бы встал, лишь бы на похороны не тратиться.

– А брат? А наследство? А териасский млюк?

Комиссар содрогнулся.

– Не напоминай лучше про этого маленького монстра! Я имею в виду млюка. Впрочем, и братец не лучше: проигрался в пух и прах и слинял подальше от нашего с папашей гнева. Долги-то нам придётся выплачивать! Хорошо ещё с наследством всё решилось в нашу пользу, даже несмотря на то, что этот паршивец автор подсунул нотариусу старый вариант завещания. Дядюшка их менял по три раза в год. Последний нашёлся только вчера, с чем можешь меня поздравить.

– Поздравляю, – машинально отреагировал детектив и тут же сорвался в возмущении:

– Так чего ж тебе не живётся-то на свете?! Чего под огонь полез?

Комиссар Дерб внезапно утратил весь свой противоавторский задор, поник и уставил неподвижный взгляд в бокал с минералкой.

– Устал я, Полонский! – сказал он так, что стало ясно: действительно устал, не рисуется. – Так устал, что смотреть на белый свет тошно. Ну, ладно, на всяких негуманоидных мне, честно говоря, наплевать. Эти тирхи, у которых как брачный сезон, так обязательно поножовщина какая-нибудь, – чёрт с ними. Ракушки ходячие с Сириуса – тоже дело понятное: ну нет в их обществе понятия частной собственности, вот они и прут всё, что попадётся. Я даже зверозубых сильно винить не берусь – специализация у них на планете такая, наёмные убийцы. Многовековая, сразу не перевоспитаешь. Но, Полонский, мы-то ведь – люди! Нас-то кто заставляет красть, резать лазерами, корабли угонять? Мы что, голодаем? Или все сплошь – продукт мутаций с генетическим отсутствием совести?

Детектив смотрел на знаменитого комиссара с сочувствием. Ему ли было не знать, какую обиду и какой стыд испытываешь перед другими расами за своих сородичей, когда они не утруждают себя следованием Галактическим законам, а то и откровенно, хамски нарушают последние! Но, будучи натурой простой и монолитной, Полонский уже видел, что на всё это можно возразить. Собственно, возражать он сюда и пришёл.

Комиссар между тем продолжал:

– Индуканы на всю Галактику прославились своей мудростью – и им доверили юриспруденцию. Кариоги у себя на планете веками развивали логику – они теперь эксперты по науке. Ристрояне ведают торговлей, мхары – всегалактические социологи… А мы кто? Криминальная Полиция Галактики! Вот уж действительно, в этих делах у нас опыта хоть отбавляй! Сами никак не научимся законы соблюдать, а туда же – других наставляем. Я уж и так, и эдак крутил, всё время получается, что если бы нас совсем не было, то и никакой криминальной полиции не понадобилось бы. И без нас мир был бы гораздо спокойней, уравновешенней, – гармоничней, так сказать… Нет в нашем существовании во Вселенной никакого смысла, и в работе нашей с тобой ничего, кроме сиюминутности и напрасной суеты – нет. Чего молчишь, Полонский? Разве я не прав?

Детектив не то чтобы растерялся. Не родилось ещё в Галактике такое существо, которое заставило бы по-настоящему растеряться Виктора Полонского. Просто ему никогда раньше не приходило в голову оценивать свои действия в таких вселенских масштабах. Он всегда старался работать по совести – ровно настолько, как он эту совесть понимал, – и раздумывать о смысле такой жизни у него не было ни времени, ни особого желания. В философских спорах он всегда чувствовал себя не в своей тарелке, потому что, будучи человеком действия, самым сильным аргументом привык считать наведённый лазерный пистолет.

Поэтому слова, вдруг пришедшие ему в голову, были для него самого полной неожиданностью.

– Гармония, говоришь?… Уравновешенность?… А ты вспомни, сколько раз бывало, что индуканы признавали ситуацию безвыходной, а мы находили выход! Кариоги утверждали, что задача неразрешима, а мы, земляне, нелогичные, бестолковые, – её решали! И ведь работало же! Да, мы несуразные, непредсказуемые, часто ненадёжные, беспокойные, в чём-то даже безумные… Но вот ты говоришь: "Мир без нас". Знаешь, каким я его себе представляю? Этакое многомерное игровое поле, гигантская игра, где все правила давно известны и кто победит – известно тоже. Был когда-то Большой Бэмс, Вселенная завертелась, маятник пошёл. Но с каждым взмахом этот маятник всё тяжелее и тяжелеее, медленнее и медленнее, и когда-нибудь – все это знают! – он совсем остановится. И всё кончится: разум, жизнь, – всё! Игра сыграна, выигравших нет.

Вот такой он, мир без нас. А мы врываемся, что называется, с выпученными глазами в это размеренное мёртвое великолепие, в эту "гармонию", нарушая все правила, все законы. И кто знает, чем теперь всё кончится?

Ты скажешь – тем же. Может быть. Но знаешь, что я думаю? Мы дарим им надежду на бессмертие – кариогам, индуканам, тирхам и всем прочим. Глядя на нас, на то, как беспечно, безалаберно и суматошно мы живём, они начинают сомневаться в собственном конце, в том, что вообще будет конец.

И кто знает – может, именно это и даёт им силы жить дальше и видеть во всём хоть какой-то смысл.

Полонский вышел на улицу. Едва светало, вершины Альп, заснеженные и острые, блистали золотом в первых лучах солнца, которого ещё и видно-то не было. Детектив шагал по тихой полудеревенской улице и чувствовал себя таким усталым и опустошённым, словно только что провернул какое-то сложное и не очень выгодное дело. Он так и не понял до конца, удалось ли ему убедить комиссара, но лицо Альбера Мерсе, сладко спавшего на диване в кабинете, сияло счастливой улыбкой. Полонский усмехнулся, вспомнив писателя.

"Гончие Псы" работали круглосуточно. Детектив взял свой обычный коктейль и уселся в кресло, в котором вчера тосковал Мерсе. Спать, как ни странно, не хотелось. В голову лезли всякие посторонние мысли. Вернётся ли к Майку жена? Нашлась ли сестра Алекса? И много ли выпил огорчённый потерей наследства Валентин Жужало?

В бар вошла женщина, высокая крепкая блондинка лет двадцати пяти с открытым и приветливым лицом. Увидев, что детектив смотрит на неё, она улыбнулась.

Полонский попытался представить, что её нет. Потом – что нет его самого. Ни то, ни другое у него не вышло.