Арехин в Арктике - Василий Павлович Щепетнёв

утомился. Да и перспектив не вижу. Как всякое возрождающееся государство, Латвия полна амбициозных планов, но себе местечка в тех планах я не вижу. Во всяком случае, шахматной жизни в Риге нет, или почти нет.

— Вот и в России пока не до шахмат. А хочется, ужасно хочется стать чемпионом мира. А вам, Арон Исаевич?

— Я бы и не прочь, но боюсь, у европейцев в ближайшие годы шансов мало. Вы следили за матчем Ласкера и Капы?

— Помилуйте, Арон Исаевич, вы что-то совсем о России скверно думаете.

— Я-то думаю, как и прежде, но, судя по местным газетам, в России голод, холод и отсутствие свободной прессы.

— Что есть, то есть. Однако за матчем я следил.

— Не знаю, известно ли вам, что Ласкер играть не хотел. Он предпочел бы просто расстаться с титулом.

— Почему?

— В глазах мира он немец, следовательно, исчадие ада и пожиратель младенцев. Его просьбы организаторы матча демонстративно игнорировали. Ласкер был нужен лишь для того, чтобы умереть — естественно, в шахматном смысле. Король умер, да здравствует король! И новым королём стал Капабланка.

— А могли бы и вы, не так ли?

— Не мог. Сейчас я играю дурно, тому подтверждение прошлогодний результат в Гётеборге. В Стокгольме, я, правда, отчасти реабилитировался, взял второй приз, да разве это приз… Но дело не в этом. Играй я как некогда в Мюнхене или Санкт-Петербурге, шахматная корона для меня ближе бы не стала. Луна в небе. Гавана выделила на матч двадцать тысяч долларов Северо-Американских Соединённых Штатов. Ни одна европейская держава не даст на мой матч с Капабланкой и четверти этой суммы. Да что четверти, вообще ничего не даст. Тем более Латвия.

— Почему? — счёл нужным подать реплику Арехин, хотя и так знал ответ.

— Денег нет. То есть совершенно. Царские рубли, керенки, марки, остмарки, латвийские рубли, всё перебывало тут в бесовском карнавале. Не прельстишь Капабланку остмарками. Теперь ждут лат, как вестника небес. Желаю лату всего наилучшего, да только и латы Латвия не станет тратить на шахматы. С чего бы это вдруг? То же и с остальными проигравшими странами. Германская марка гибнет на глазах, Ласкер стал нищим, отчасти и потому он принял предложение сыграть матч в Гаване. А державы-победительницы уже тем счастливы, что они победительницы, зачем им шахматная корона? На свои играйте! Куба — редкое исключение. Счастлив шахматист, родившийся на Кубе!

Потому я сомневаюсь, что в ближайшие годы шахматисты Старого Света сумеют бросить перчатку Капабланке. А и бросят — не поднимет он её. Ему подавай те финансовые условия, на которых был организован матч с Ласкером. И остаётся всем нам ждать лучших времён и верить, что лучшие времена скоро настанут. Ждать и верить я предпочитаю в Копенгагене — всё-таки шахматная жизнь в датском королевстве будет веселее, нежели здесь.

— Всё не так печально, Арон Исаевич. Потерпеть годик-другой, жизнь наладится, да и самому Капе надоесть сидеть истуканом на троне. Ещё и просить будет, сыграй, да сыграй матч.

— Посмотрим. Будь у меня лишних двадцать тысяч… — Нимцович осёкся, но слово уже вылетело.

Арехин сделал вид, что «лишние» пролетели мимо. Мало ли что скажет человек сгоряча. И перевёл разговор в новое русло:

— А как вообще дела в Риге? Я имею в виду коммерческие?

— Хотите недвижимость прикупить?

— Почему недвижимость?

— Сейчас многие из совдепии скупают хутора, дома, даже целые замки.

— Точно?

— Латвия — маленькая страна, и покупка фермы, не говоря уже о замке — та самая горошина под пуховиками принцессы.

— А торгпредство? Замешано торгпредство?

— Вот, значит, как вы служите Советам.

— А хоть бы и так? Разве плохо?

— Нет, — признался Нимцович. — В юности разоблачать взяточников и казнокрадов казалось и высшей доблестью, и смыслом жизни. Продолжу: через российское торгпредство в основном и идут дела. Птыцак, есть там такой господин, то есть не господин, в России ведь все теперь товарищи? Птыцак купил столько земли, что барона ему дать — маловато будет. В герцоги метит. Вот для Птыцака двадцать тысяч и в самом деле сумма невеликая, речь идет о сотнях тысяч, настоящих, золотых…

— И многие это знают?

— В коммерции? Все. Хочешь иметь выгодный контракт с Россией — иди к Птыцаку и предлагай половину.

— Половину чего?

— Прибыли. Если будет прибыль. А то можно сразу половину контракта отдать и лопнуть, мол, разорилась фирма, и спросить не с кого. Но это так, слова. Любой журналист экономического раздела расскажет и больше, и точнее.

— А почему не напишет?

— Не пишется что-то. Кто пробовал — бросили. Очень быстро. Шептаться по углам можно, только осторожно. А вслух, да ещё печатно — ни-ни. Был такой бесстрашный правдолюб, писал под псевдонимом Барковский. В лицо его никто и не знал. И, знаете, исчез. То ли псевдоним исчез, то ли носитель. И если бы он один… Исчезают и куда менее значительные персоны, даже не персоны, а так… люди захолустья.

— Вы полагаете, у Птыцака есть возможности влиять на латвийских журналистов?

— Как знать. Правдами или неправдами, а из России в Латвию перетекают деньги. Кто ж будет рубить сук, на котором сидит половина страны? Большевизма в Латвии по-прежнему опасаются, если не сказать, что боятся до ужаса. А что может быть лучшей профилактикой большевизма, чем вороватая большевистская знать? Смотрите и радуйтесь, что это не ваши деньги идут на прихоти вчерашней грязи, а деньги русских.

И, наконец, сейчас, после войны, нетрудно найти молодчика, который разберётся с вашими обидчиками по таксе: сломать руку столько-то, сломать нос столько-то, решить проблему окончательно — столько-то. Не дорого и обойдётся, а уж если деньги не жалеть, сделают аккуратно. Был человек — и нет человека, словно и не было никогда. Иди в полицию, не иди — ответ один: «У нас свободная страна».

Алехин посмотрел на Нимцовича, выдержал паузу и сказал:

— У вас пострадал кто-то из близких, Арон Исаевич?

— Не скажу, чтобы из близких, но да, пострадал. Вернее, исчез паренёк. Был — и исчез.

— И вы полагаете, что причиной тому русские большевики?

— Не знаю, откуда же мне знать. Моше собирал материал о сотрудниках большевистского торгового представительства для статьи на тему «куда идут деньги русской революции». Хотел глаголом жечь злоупотребления. Пример Барковского его не образумил, напротив, распалил. В мечтах