Миллион миров - Антон Александрович Карелин

Робинзон выглядел как сморщенный губошлёпый туземец — каждая черта по-отдельности плоха и некрасива, но вместе они складывались в удивительно живое и вызывающее симпатию лицо. Оно то замирало, и тогда походило на затвердевшую маску страдания напополам с улыбкой. То оживало, и тогда лучилось иронией и добротой.

— Солнце-то ни в чём не виновато, оно светит ровно, а вот здешняя атмосфера пестрит, — пояснил Роберт, заметив взгляд Аны. — И носовые фильтры часто забиваются, потому что местный воздух то пожиже, то погуще.

— Вы умудрились выживать четверть века в повреждённом блоке колонизации, притом, что на этой планете даже воздухом дышать нельзя?!

— Можно, только осторожно, — возразил сморщенный человечек. — Лёгкие не любят, когда их пучит и начинают капризничать, протестовать…

— Имейте в виду, согласно Большому Старательскому закону этот мир принадлежит вам! — волнуясь, сообщил Корвин. — Вы прожили на ничейной планете в одиночку больше пяти полных циклов, и теперь владеете всем, что здесь есть.

— Я говорил Мег об этом! — подняв кривой указательный палец, переломанный в двух местах, со слабой улыбкой ответил истерзанный жизнью Робинзон. — Говорил, что я здесь хозяин! Но она никогда меня не слушает.

— Мег? Вы так назвали планету?

— Мегера, а как же ещё, — кивнул Роберт, и жалобно добавил. — Сущая стерва, я так с ней настрадался!

— Мы можем забрать вас прямо сейчас и отвезти в любую систему, — сказал Фокс, с состраданием глядя на владельца одной из самых уникальных планет галактики.

Старичок со вздохом закрыл глаза, хотя он ни на секунду не мог расслабиться и замереть, всё время слегка двигался и дёргался, менял положение тела. Это стало неистребимой привычкой спустя двадцать пять лет на планете, где гравитация двоилась, и приходилось всё время переступать ногами и перехватывать руками, чтобы не упасть и не подлететь.

— Боже, я могу расслабить мускулы, на самом деле расслабить, — неверяще и растерянно пробормотал Роберт. — И в глазах ничего не рябит. Всё вокруг такое… одномерное. Как это может быть?

Все молчали, не зная, что здесь можно сказать.

— Как вы меня нашли? Что с Этлибом?

— Если вы имеете в виду старого друга-октопода, то он в тюрьме, — ответил Фокс.

— А вы знаете, что Этлиб убил всю нашу команду?

— Он практически признался в этом перед миллионами зрителей.

— Запрограммировал поля и контуры станции, чтобы они открылись, и комнаты заполнились воздухом Мегеры. Наши друзья и соратники задохнулись с такими криками, а я…

Робинзон замолчал, потом слабо махнул рукой.

— А я не сумел ему помешать. Может, потому что до последнего верил, что он этого не сделает.

— Мы всё не могли понять, как так вышло, что спрут убил всех ради сокровища, но само сокровище не получил.

— Я сказал Этлибу, что не буду радоваться жизни вместе с ним, — пожал плечами старик. — А всем его выдам. И если он не хочет ответить за свои преступления, то ему придётся меня убить.

— Но он не смог.

— Он ответил, что в тюрьме сижу как раз я… и оказался прав! Разбил мне нейр, а его вирус уничтожил инфосистему, оставив только жизнеобеспечение, да и то, не целиком. Он всё продумал, чтобы я оставался здесь, на Мегере, и не смог сбежать.

Старичок посмотрел на них смущённо.

— Этлиб считал, что любит меня, можете себе представить? Хотя, когда мы познакомились, он был абсолютно уверен, что ни одно создание, лишённое щупалец, не может знать настоящей любви. А я думаю, если любовь такова, то нужно бежать от неё без оглядки, изо всех сил.

Старичок замолчал и прикрыл глаза рукой, хотя затем неловко добавил:

— Впрочем, я люблю свои фигурки. Они мне как дети, я выжил только благодаря им.

— И вы не один, Роберт! — растроганно воскликнул седовласый Корвин. — Ваши фигурки любит огромное количество поклонников! Цена на них достигает астрономических сумм.

— Вот как. После стольких лет на фильтрах, рециклинге и сухпайке начинаешь думать, что деньги немножко переоценены, — заметил Робинзон. — Многое в жизни стоит дорого, но кое-что достаётся нам совершенно задаром: сама жизнь. Впрочем, что за чушь. Я с радостью стану миллиардером.

— У меня остался один вопрос, — спросил Фокс. — Почему девяносто девять в периоде? Почему у всех фигурок такой вес, что вы хотели этим сказать? Я бился над этим вопросом, но так и не понял.

Старый покоритель планет посмотрел на сыщика долгим, слегка удивлённым взглядом.

— Чтобы правильно задать вопрос, надо знать большую часть ответа, — сказал он наконец. — Это старый математический нонсенс ещё с прабабушки-Земли. Мы с Этлибом оба были математиками, он пошёл в информационные системы, а я в инженерию. Ещё в школе мы узнали про парадокс Черепахи и Ахиллеса. Да, Ахиллес в сто раз быстрее черепахи, но пока он пробегает сто шагов, черепаха сдвигается ещё на один шажочек вперёд. Пока он пробежит сто процентов этого шага, черепаха проползёт ещё один процент вперёд, и так до бесконечности. Поэтому, с точки зрения древних авторов этого парадокса, Ахиллес никогда не догонит черепаху и всегда будет отставать на один крошечный микро-шаг. Конечно, это только ошибочная математическая коллизия, в действительности девяносто девять в периоде равно единице, а быстрый легко обгонит медленного. Но у нас с Этлибом с тех пор было символическое соревнование: он Ахиллес, а я черепаха.

В глазах Роберта темнела боль.

— И разбрасывая фигурки с весом в почти-почти единицу, я напоминал ему… Что, убив наших друзей, пожертвовав нашей дружбой и сломав нашу жизнь ради чёртовых денег, он никогда не догонит мечту.

Воцарилось молчание.

— В общем, это старая история. Старая как мир.

— Скажите, что мы можем для вас сделать? — спросила Ана, наклонившись к несчастному и погладив его ладонь. — Что доставит вам радость?

— Мудрец ищет не удовольствий, а отсутствия страданий, — слабо улыбнулся Роберт. Его измождённое тело, покрытое сетью язв, шрамов, плохо заживших ранений и старческих морщин, каждым своим движением издавало безмолвный вопль о помощи.

А Одиссей внезапно вспомнил, как вся эта поразительная и совершенно случайная история началась с того, что у него заболела шея и Ана потащила