Стражи времени - Лев Юрьевич Альтмарк

него придётся вытаскивать чуть ли не клещами.

– Вы уже и имя моё узнали? – глухо интересуется он. – А что вы ещё знаете?

– Тебе есть что скрывать?

Петро молча пожимает плечами, но ничего не отвечает. Видимо, он после задержания полицией смирился с тем, что его непременно теперь депортируют, потому и обсуждать ничего ни с кем не собирается. Нужно его как-то попытаться разговорить.

– Думаешь, так легко от нас молчанием отделаешься? – Лёха тоже это понимает и, как вижу, миндальничать с ним не собирается. Играть же роль злого полицейского ему, как видно, понравилось. – Помимо того, что ты здесь находишься нелегально, так ещё и срок себе намотаешь за участие в похищении человека! Всем вам почему-то кажется, что израильская тюрьма – санаторий, так ты вполне сможешь убедиться, что это не совсем одно и то же…

– Что вы меня пугаете? – Петро впивается в него ненавидящим взглядом. – Да мне после того, что я от вас пережил в Донецке, сам чёрт уже не страшен!

– От кого – от нас?!

– От российских оккупантов! А вы с ними заодно!

Лёха недоумённо таращит глаза то на него, то на меня. Но я вовремя прихожу на помощь:

– Что-то ты, парень, путаешь – где мы, а где твой «оккупированный» Донецк! Ты сейчас в Израиле, и отвечать будешь только перед израильским законом. И никто нам не указ – ни Россия, ни твоя незалежная Украина.

– Украину не трожь! – Петро вскакивает, но Лёха его ласково успокаивает:

– Быстро сел на место! Попросить принести наручники?

– Я не нелегал, а беженец! – сразу сникает Петро и садится. – Прошу это учесть… Что вы от меня хотите?

– Вот это конструктивный разговор… Ты же общался с человеком, которого содержали в соседней бытовке? Вот и доложи всё, что о нём знаешь.

– А что про него докладывать? Парень как парень. Спокойный такой, вежливый, никто его за шкирку к нам не тащил, сам пришёл со своей сумкой. Мы с мужиками даже подумали, что он просто переночевать на пару дней сюда попросился…

– Сам пришёл или его кто-то привёл? Что за люди?

– Один из наших. Ну, тот, который четвёртым с нами жил. Но и о нём ничего особенного сказать не могу, потому что он сам подселился в нашу бытовку всего несколько дней назад и ни с кем из нас вообще не разговаривал. Да и видно было, что он не из наших – хиляк какой-то, не похож на работягу.

– Как думаешь, это знакомый Вольфа Шварца?

– Да кто ж его знает! Но Вольфа с ним ни разу не видел.

– У кого же он на постой просился?

– Понятия не имею. Может, просто по нахалке вселился, а кто из нас троих с ним спорить станет? Захотел среди нас пожить – живи на здоровье, места всем хватит.

– Где он ключ взял от входной двери?

– У меня был запасной, я ему и дал. Не ночевать же парню на улице!

– Какой он из себя?

– Говорю же, что дохлый какой-то. Совсем как пацан, но не сильно молодой. Физиономия у него постная, будто он не от мира сего. И одет странно…

– Что в его одежде странного?

– Не знаю. Но мы так не одеваемся.

– У него случайно не было на груди эмблемы с филином и песочными часами, и чтобы в часах песок пересыпался?

– Чего не было, того не было. А может, просто не обратил внимания…

8

Больше часа мы с Лёхой слово за словом вытягиваем из Петра информацию о том, что происходило с моим сыном. Выясняется, что привёл его в бытовку именно четвёртый их компаньон, который был одет в почти такую же униформу, как и мой убитый собеседник, только филина с часами на груди у него никто не заметил. Но пообщаться с сыном ни Петру, ни его соседям по комнате не удалось.

– Что ещё можешь рассказать о вашем четвёртом жильце? – не успокаивается Лёха. – Он же о чём-то говорил с вами? Не может быть, чтобы всё время молчал.

– Он даже не смотрел в нашу сторону, – машет рукой Петро, – мы с ним и перебросились-то всего парой слов. Кто он и откуда, не сказал, а поглядывал на нас, будто пан на холопов. Мы с молдаванином собирались ему морду при случае набить, если будет продолжать в том же духе, но он быстро исчез и больше не появлялся.

– Как сам считаешь, откуда он мог быть? – интересуется Лёха. – Украина, Россия, Средняя Азия или ещё откуда-нибудь?

– Не знаю, – пожимает плечами Петро, – но только не наш он, не рабочая косточка. Да и вообще, какой-то тип подозрительный.

– Почему ты так решил? – тут же становится в стойку Лёха.

– Так мне показалось. А ночевал он у нас всего две ночи. Больше его никто не видел.

– Где же он теперь может прятаться?

– Ты это у меня спрашиваешь? – впервые за всё время Петро кисло улыбается. – Всё, начальник, устал я. Нечего мне тебе больше сказать. В камеру хочу, назад, на нары!

– Какие тебе тут нары? – сразу заводится Штрудель. – Домой вернёшься – там тебя действительно нары ждут!

– Только не надо про дом, – сразу мрачнеет Петро, – разбомбили мой дом…

– А семья твоя где сегодня живёт? – спрашиваю я.

– Жена и дочка в том доме остались…

Лёха тут же сбрасывает обороты:

– Ты так спокойно говоришь об этом, будто…

– Вот только не надо меня ни в чём укорять! И жалеть не надо! – перебивает его Петро. – Я мог бы взять в руки автомат и пойти убивать… только кого?! Таких же людей, как сам, у которых тоже, может быть, родные погибли?! Своих же братьев убивать – самое гнилое дело…

– А кто для тебя свои?

– Да уже и не поймёшь!.. Поэтому всё бросил и приехал сюда, подальше от войны. И не деньги для меня главное…

– Подальше от войны… От неё разве убежишь? – задумчиво повторяет Лёха и вопросительно смотрит на меня. – Пожалуй, можно заканчивать. У тебя есть ещё вопросы?

Отрицательно мотаю головой, и украинца уводят.

– Поехали, осмотрим бытовку, в которой держали сына, и комнату нелегалов, – вздыхаю и тру виски, которые уже давно гудят. – Может, какие-нибудь зацепки там остались.

Штрудель лениво глядит на часы и бормочет:

– Всё, что было в бытовке, мы уже забрали. Сумка с компьютером Ильи, тарелки и стаканы, из которых он ел и пил, даже простыню с матраца, на котором спал, – всё это сейчас в нашей лаборатории. Подтвердится, что пленником был действительно Илья – вернём