Питер Чейни - Воздастся каждому

— Я не собираюсь звонить мсье Беллами. Вообще не хочу быть замешанной в этом деле. Если меня спросят, я скажу правду. Если нет — вообще ничего не скажу. Вы поняли?

Кэллаген улыбнулся.

— Замечательно. Я считаю — вы мудрая женщина. До свидания.

Они с улыбкой пожали руки.

Кэллаген сидел в своем офисе на Ченсери Лейн, погрузившись в размышления. В приемной Фред Мейзин балансировал на старом стуле Эффи Перкинс, упершись для равновесие ногами в стол для пишущей машинки. Он с головой погрузился в изучение колонок «В кулуарах ипподрома», интересуясь предстоящими бегами в Четелхеме.

Кэллаген считал, что можно двигаться дальше. Первое, что надо было сделать — выбить двести фунтов, или хоть сколько получится, из Беллами. Беллами напуган, он может раздобыть всю сумму.

Грингол наверняка приставил к бедняге пару сотрудников. Они прицепятся к нему, когда он покинет убежище на Пойнтер Мьюс, и будут следовать за ним до «Грин Сигнал». Оттуда все доложат Гринголу.

В это время под каким-нибудь предлогом Грингол выманит прислугу из дома и проведет обыск. Он должен обнаружить серый «хомбург». Очень кстати. Тогда Беллами заберут, скорей всего за хранение наркотиков, и будут выжимать достаточно улик для ареста по основному обвинению.

Олали Голи должна поддержать идею. Скорей всего, она заявит, что Беллами заявился к ней в 23.30 — 0.05. Дело необходимо повернуть так, чтобы сочли, что он пытается создать себе ложное алиби. Кэллаген полагал, что с этим проблем не будет.

Но ему интересно было знать, когда Беллами в самом деле пришел к Олали. Судя по её реакции, она давно отрепетировала свои показания. И очень хорошо отрепетировала.

Он угрюмо хмыкнул. И это тоже можно выяснить.

Сделав какие-то пометки в маленьком черном блокноте, Кэллаген глянул на часы. Перевалило за полночь. Он ужасно устал.

Надев шляпу, Кэллаген обратился к Фреду:

— Охраняй нашу крепость, Фредди! Подожди до двух, потом можешь закрыть лавочку. Увидимся.

И он ушел.

«Грин Сигнал» не отличался от любого другого заведения такого рода. Задуманный как место для мужских пирушек, как протест против заботливой тирании женщин, он превратился в ординарный центр дюжины различных видов порока, в узаконенное место встречи членов двух — трех разных кланов полусвета, которые предпочитали развлекаться ночью, чтобы успешно скрывать лица днем.

Иногда вместе с завсегдатаями сюда заглядывали приличные люди — поинтересоваться, что и как. Одного визита обычно хватало.

В заведение можно было попасть через вход с Паллард Плейс, поднявшись по лестнице и пройдя по коридору, далее надо было пролезть через дверку в стене в соседний дом, на этот раз спуститься по лестнице и оказаться на первом этаже, где пройти в просторное помещение.

В правом углу на эстраде располагались четыре типа, числившихся мексиканцами. Двое из них были выходцами из Марселя, один — из Милли Энда и последний — с Лесли Стрит. Они оглушали клиентов темпераментной музыкой гитар, испанских мандолин и прочих душещипательных инструментов.

Четверо замученных официанта с синевой под глазами стояли у стены, пока от них не требовалось стремительно лететь по лестнице ( такой у них здесь был закон ), чтобы немедленно доставить клиенту требуемую выпивку из винной лавки за углом. В зале собралось всего десятка полтора гостей, большинство — женщины. При этом не трудно было сделать вывод — кто они и чем они занимаются. И в том, и в другом случае ошибки быть не могло.

Все выглядели усталыми, потому что слишком настойчиво пытались спрятаться от себя самих и от невеселых мыслей. Обычно они терпели неудачу, и тогда приходилось прибегать к помощи бутылки, а то и к белому порошку. Добрая понюшка и чувство свободы на полчаса, или укол в руку — вот что освободит вас от одних проблем и втянет в более серьезные: где взять следующую порцию, и, если этот вопрос решен — кто будет за это платить.

Спустившись по лестнице, Кэллаген увидел Беллами за столиком в противоположном углу. Оглядев помещение, он заметил, что другая дверь, в конце зала за шторой, не заперта. Он смог определить это по тому, как висели портьеры.

Беллами сидел с одной стороны стола, а полупьяный тип, смутно смахивавший на Беллами, отягощенного грузом ещё пары прожитых лет, — с другой.

— Должно быть, это Персиваль, — подумал Кэллаген. И был прав.

Беллами был в отвратительном настроении, смеси раздражения и — большей частью — страха. Лоб его покрывали капли пота, руки тряслись, лицо приобрело тот синюшный оттенок, который становится непременным следствием ночных бдений и инъекций морфия. Сейчас он пил коньяк.

Кэллаген сел.

— Не теряйте зря времени, — взорвался Беллами. — Я хочу знать, что происходит. Но главное — хочу, чтобы вы доказали свои слова. Не вижу, почему именно вам я должен доверять, и желаю знать в каком я положении. Я…

Он, видимо, собирался говорить долго и беспредметно. Кэллаген остановил его, крепко схватив за руку, и кивнул в сторону Персиваля.

— Скажите, чтобы он ушел. Мне есть что рассказать вам, но только вам и никому другому. Ясно? И если не желаете вести себя прилично, я в любую минуту могу уйти, оставив вас вариться в собственном соку. Это понятно?

Беллами открыл было рот, чтобы возразить, однако, подумав, что-то буркнул Персивалю. Тот встал и вышел. Глядя на его шаткие шаги по лестнице, Кэллаген подумал, что в ближайшие погода тому может прийти конец. Все-таки есть предел количеству спиртного, с которым могут справиться сердце и желудок.

Кэллаген закурил и посмотрел на Беллами.

— Достали деньги? Всю сумму?

— Послушайте… — начал Беллами.

Кэллаген его остановил.

— Ну, как хотите. Можете заплатить и успокоиться, или объясняться с самим собой. Я сюда пришел не для того, чтобы вас слушать.

Беллами промокнул лоб носовым платком с запахом вербены, порылся во внутреннем кармане давно нечищенного смокинга и вытащил пачку банкнот. Передавал он её Кэллагену почти с отчаянием.

— Там двадцать штук по десять фунтов.

Кэллаген пересчитал деньги и положил в карман

— Прекрасно, — он снова закурил, намеренно играя на натянутых нервах Беллами, испытывая его терпение. Потом заговорил.

— Теперь слушайте! Я собираюсь говорить с вами без обиняков. Вы оказались в дьявольски тяжелом положении. А когда я говорю, что в дьявольски тяжелом, можете мне верить. Я не пытаюсь запугать вас, вы не за это мне платите. Но раньше или позже вы должны узнать правду.

Он наклонился вперед и мягко продолжал:

— Вас подозревают в убийстве Августа Мероултона. Мне удалось узнать, что полиция абсолютно уверена: вы именно тот тип, которого они разыскивают. Не знаю, что у них есть на вас, но кто-то намекнул, что вас видели на Линкольн Инн Филдс в 23.00 или около того.