Линн Шоулз - Заговор Грааля

Находка слишком важна, чтобы думать о том, кто первым расскажет о ней, решил кардинал. Он подарит девушке короткий миг славы. Она сядет в самолет и испарится, а он продолжит свой путь к высшей цели. История с Граалем сделает его еще более известным, возвысит в глазах коллег. Это понадобится, когда совет кардиналов соберется на очередной закрытый конклав в Сикстинской капелле, чтобы выбрать следующего Римского Папу, Его Святейшество, преемника апостола Петра, наместника Иисуса Христа.

— Будь по-вашему, мисс Стоун. Ядам вам знать, когда появятся новости. А теперь наслаждайтесь видами Рима, пока наши люди занимаются работой. Я уверен, отец Тайлер с удовольствием покажет вам город. — Кардинал Януччи кивнул, недвусмысленно показывая, что они могут идти.

Они поблагодарили Януччи и пошли по древним деревянным половицам. Смолкло эхо закрывшихся четырнадцатифутовых дверей, и Януччи подошел к окну, выходившему во двор дворца, ожидая, когда пульс замедлится. Только после этого он позволил себе снова взглянуть на Чашу.

Джон и Коттен последовали совету кардинала и в сумерках отправились осматривать достопримечательности Рима.

По дороге Коттен невольно вспомнила слова Януччи.

— Кто-то избавился от тела араба, чтобы не осталось ничего подозрительного, — рассуждала она, шагая рядом с Джоном. — Разве вы не видите, что это хитрость? Кардинал сказал, что в новостях не сказали ни слова о погибшем арабе, передали только, что Арчер умер от разрыва сердца.

— Странно, что об арабе не упомянули.

— Знаете, когда мы объявим о сенсации, я умолчу об этом. Не хочу, чтобы они снова стали искать меня. — Коттен подняла глаза и замерла. — О господи!

Перед нею в бликах света возвышался величественный Колизей.

— Удивительно, правда? Вечером он особенно поражает, — произнес Джон, когда они подошли ближе.

Коттен уставилась на сооружение, ставшее для всего мира символом Вечного города, воплощением римского величия.

— Я видела, его в кино и на фотографиях, но… — Она простерла руки к Колизею. — Вот что меня влекло, когда я росла в Кентукки. Вот почему я делаю то, что делаю. Столько всего можно увидеть. И я хочу увидеть все. — Она замолчала. — И вряд ли когда-нибудь насмотрюсь.

Она отвернулась, словно не в силах долго смотреть на Колизей. Дело не только в его великолепии, тут все вместе — ослепительная красота, удивительная архитектура, история.

— Слишком много болтаю, — сказала Коттен. — Простите. Давайте теперь вы. Расскажите о римлянах, о гладиаторах, об архитектуре. Правда христиан здесь бросали львам?

— Спорный вопрос, — ответил Джон.

Она шагнула к нему ближе.

— Расскажите мне все. Я хочу услышать все подробности.

— Когда-то это был самый красивый амфитеатр в мире. Один церковный историк, Беда Достопочтенный, когда-то написал: «Пока стоит Колизей, будет стоять Рим; когда падет Колизей, падет Рим; когда падет Рим, падет весь мир».

Коттен чувствовала, что он смотрит на нее, и повернулась к нему. Твердый панцирь, за которым она так старалась спрятаться, треснул, приоткрывая ему то, что внутри. Почему-то она больше не желала скрываться под доспехами. Она была мечтательнее и наивнее, чем любила признавать, но с Джоном ей не хотелось прятать эту часть себя. Так приятно быть Коттен Стоун, девочкой из Кентукки, чувствительной, иногда ребячливой. Так утомительно всегда держать себя в руках, быть сильной, притворяться, что все нипочем. Ей нравилось, что можно приоткрыться, показать свою нежность и женственность, перестать быть бескомпромиссной журналисткой. В последний раз она была такой раскованной, такой настоящей еще перед смертью отца. Все изменилось в тот день, когда он убил себя. Коттен, маленькая девочка с именем, нежным, как облака, превратилась в камень. Как часто она думала об иронии собственного имени: Коттен Стоун[10].

Она вдруг повернулась к Джону и схватила его за руки:

— Как можно бесстрастно смотреть на такое? — Коттен перевела взгляд на их руки. — Ох, так нельзя. Все время забываю.

Она разжала пальцы, но Джон не сразу отпустил ее.

— Все нормально. Нет ничего плохого в том, что друзья показывают свою привязанность.

Коттен сделала несколько шагов назади расхохоталась, согнувшись.

— Джон, знаете, что было бы подлинным бесчинством? Только я со своим везением могла бы влюбиться в священника. У меня все не как у людей. Словно ищу очередной способ не быть брошенной. Вы бы видели мой последний кошмар. Я была любовницей Торнтона Грэма. Вы это знали?

— Вообше-то нет.

— Он женат, и совсем не моего поля ягода. Он не мог бы отвергнуть меня или причинить боль, потому что вообще не мог мне принадлежать. Понимаете, о чем я? — Она запрокинула голову и посмотрела в небо. — Или это бессмыслица?

— Вы к себе несправедливы. Вы красивая, яркая, находчивая женщина. Посмотрите, через что вы прошли. Ведь это невероятно, из иракской пустыни — под своды Ватикана. Почему же вы боитесь, что кто-то может вас отвергнуть?

Она снова засмеялась, но на ресницах заблестели слезы.

— Вы умеете утешать. Если бы вы не были… ну, я бы вас обняла.

Джон сам прижал ее к себе.

— Священники постоянно всех обнимают, — заявил он. — Что бы ни случилось, никогда не забывайте о том, кто вы на самом деле, какой вы созданы.

Как же с ним легко, подумала она, когда Джон отпустил ее.

— Знаете, вы и сами можете воспользоваться своим советом.

Он просунул руку под воротник рубашки и достал крестик на цепочке.

— Это принадлежало моему деду. Символизирует то, что для меня важно, — служение Богу. Не то чтобы у меня были сомнения, просто не могу найти свою нишу. Что же Бог предназначил мне? — Джон тихо рассмеялся. — Кто я — пастырь или Индиана Джонс? Я знаю, Он укажет мне путь. Поведет меня туда, где я должен быть. — Он снова усмехнулся. — Иногда мне кажется, что у Него есть чувство юмора и страсть к загадкам.

Джон убрал крестик под рубашку.

— Может, вам просто нужно терпение. Вы сами сказали, Он укажет вам путь. Но разве, чтобы служить Богу, обязательно быть священником? Ведь должно быть множество способов для обычных людей… — Она не договорила. — Ладно, вам лучше знать.

Он расплылся в улыбке.

Коттен подумала, чувствует ли он то же, что и она. Как же сильно — прямо сейчас, в мерцающих бликах Колизея, в нежных густеющих сумерках, под легким ветерком, в этот прекрасный миг — хотелось взять его под руку, просто, чтобы ее держал человек, который ничего от нее не требует.

— На что вы смотрите? — спросил Джон. — У меня что-то с лицом?