Андрей Зверинцев - Сын Грома, или Тени Голгофы

Стараясь изменить свое настроение, Пилат пошутил:

– Может, послать кесарю соболезнования?

– Нет уж, – решительно возразил Галл. – Лучше не напоминай пока о себе.

Клавдия поддержала гостя:

– Галл прав, Пилат. Лучше сидеть тихо.

– Похоже, здесь уже и шуток никто не понимает. Я пошутил, – раздраженно сказал Пилат и замолчал. Потом раздумчиво произнес: – А ведь когда Сеян сватал меня в Иудею, Тиберий обещал ему в жены свою внучку. Сколько карьерных возможностей открывалось… И вот как все обернулось…

Галл неопределенно махнул рукой.

– Да. Судьба переменчива, как настроение кесаря… Но хватит об этом. Расскажи лучше о себе.

Пилат усмехнулся:

– Рассказать о себе? Легко спросить, да не легко ответить. Похвастать мне, брат Галл, увы, нечем. Темная, непробудившаяся страна. Глухо и угрюмо живут здесь люди. Замкнулись в своем Боге. У них есть их Храм, и больше им ничего не надо. Пытался понять смысл их веры – омут. Мутный, затягивающий на дно омут. И, знаешь, я испугался. Испугался их Бога.

Лихой рубака Галл опешил.

– Ты испугался? Ты, игемон, гражданин Рима, римский наместник, испугался еврейского Бога?

– Представь себе, испугался. Нет, Галл, не по душе мне сей край, не по душе… А тут еще совсем некстати Прокула – мой дельфийский оракул, моя Сивилла, солнце мое – видела неприятный сон. А сны ее – сам знаешь, как сны фараона… Вот, брат, в каком виде ты меня застал…

Клавдия с интересом слушала, что говорит о ней гостю Пилат, и всякий раз, когда он называл ее дельфийским оракулом, Сивиллой, солнцем своим, как бы в подтверждение, что все так и есть, медленно, но убедительно наклоняла голову. Едва Пилат замолчал, Клавдия сказала:

– Разреши, прокуратор, я велю накрыть к трапезе, а то все разговоры и разговоры… У Домиция, поди, голова кругом пошла от всех этих страхов…

– Ты права, права, моя Сивилла. Командуй.

Галл внимательно оглядел Пилата:

– Вот слушаю тебя, Пилат, и не нравится мне, Пилат, твое настроение.

Пилат согласно кивнул:

– И мне не нравится.

– Ты чем-то напуган?

– Напуган?.. Ты говоришь – Пилат напуган? Да. Можно, наверное, и так определить мое состояние. Напуган. Не знаю, поймешь ли ты меня, Галл, или сочтешь мои слова философскими бреднями, но с момента моей первой встречи с иудеями, когда я услышал на рассвете вой жуткой иерусалимской магрефы, которая извещает о принесении жертв их Богу, и когда тысячи иудеев, скалясь и стуча палками с городских стен на мои славные когорты, орали: «Проваливай в Кесарию, Пилат-свиноед», я жду беды. Растет предчувствие…

Клавдия, понимая, что беду Пилату предвещает ее сон, который нелегкая дернула ему рассказать, решила предложить ему иную трактовку беды.

– Видишь, как бывает иногда полезно находиться вдали от Рима. Беда тебя не задела. Я говорю о заговоре Сеяна. Тебя не тронули. И если будешь сидеть тихо – не тронут. Как я поняла Галла, казни пошли на спад. Верно, я говорю, Домиций?

– Ты говоришь верно. Казни уже прекратились.

Умный Пилат ухмыльнулся:

– Спасибо, друзья, что печетесь обо мне, что стараетесь разогнать мои печали, страхи… Готовь, Клавдия, застолье, будем веселиться… Ибо, как говорил мудрый царь Соломон, все суета и томление духа.

…После трапезы Пилат с Галлом пошли прогуляться по райскому парку прокураторской резиденции. Благоухали розы. Шумели фонтаны. По озерной глади скользили лебеди. Разгоряченный вином Домиций Галл надеялся встретить в зеленых кущах ожидающую его скромную грустную пастушку или дремлющую белотелую нимфу, но Пилат вывел его к амфитеатру, где бродячие артисты давали какое-то представление. Оказалось, что они играют трагедию Сенеки «Эдип».

Первый ряд амфитеатра всегда был свободен: вдруг прокуратор или его супруга захотят поглядеть представление. И Пилат с Галлом, удобно устроившись в тени высоченного кедра, включились в спектакль и стали вникать в содержание происходящего.

Облаченные в белые тоги шестеро мужчин представляли античный хор.

Хор вещал:

Если б я мог судьбу мою[1]Сам устроить по выбору,Я попутный умерил быВетер, чтоб его напорНе срывал дрожащих рей.Пусть, не уклоняясь вбок,Ветер плавно и легкоГонит бесстрашную ладью.Так и жизнь, безопасно меняСредним пусть ведет путем.

В этот момент на сцене появился вестник, тоже в белом, но к его сандалиям были приделаны небольшие крылышки, как у Меркурия. Вестник начал вещать:

Когда, узнав свой род, Эдип уверился,Что в преступленьях, предреченных судьбами,Повинен он, и сам же осудил себя,Поспешно в ненавистный он ушел дворец.Так лев ярится на равнинах ЛивииИ грозно рыжей потрясает гривою.Лицо ужасно, взор мутит безумие,То стон, то ропот слышны; по спине течетХолодный пот; угрозами бушует он,Боль глубока, но через край уж хлынула.Себе он сам готовит участь некую,Своей судьбе под стать. «Что медлишь с карою? —Он молвит. – Сердце пусть пронзят преступное,Жизнь оборвут огнем или каменьями!Где тигр, где птица хищная, которая мою утробу выест?Что же, дух мой, медлишь ты?»К лицу поднес он руки. А глаза меж темНедвижно и упорно смотрят на руки,Стремясь навстречу ране. ИскривленнымиПерстами в очи жадно он впивается, —И вот с корней глубоких сорваны,Два шара вниз скатились. Но не отнял рукИ раздирал ногтями все упорнееПустых глазниц он впадины глубокие,Все меры перешедши в тщетной ярости.

Тут запел хор:

Нас ведет судьба: не противься судьбе!Суета забот не изменит вовекНепреложный закон ее веретен.Все, что терпим мы, смертный род, на земле,Все, что делаем мы, свыше послано нам.Первый день нам дает и последний наш день.Не в силах бог ни один изменитьРоковые череды, сцепленья причин.Для любого решен свой порядок:Его не изменит мольба. Перед судьбою страхМногим пагубен был: убегая судьбы,К своей судьбе приходили они.Чу, стукнула дверь. Вот входит он,Не видя дня, не ведомый никем,Трудным шагом бредет.

Из-за спин хора появился царь Эдип. Вид его ужасен. Белая тога в крови. На голове лавровый венок. Глазницы его пусты. Его вид заставил Пилата содрогнуться.

Эдип:

Все кончено ко благу; отдан долг отцу.Как тьма отрадна! Кто из небожителей,Смягчившись, мраком мне окутал голову?

Появилась преступная в кровосмешении жена и мать Эдипа Иокаста.

Иокаста:

Сыном ли назвать тебя?Колеблешься? Ты сын мой! Стыдно сыном быть?Молчать не надо! Что глазницы полыеТы отвращаешь?

Эдип: