Дэниел Худ - Дракон Фануил

— И что же в нем любопытного, эдил Кессиас?

Эдила явно интересовало что-то, лежащее на столе.

— Ренфорд, вы — ученый? — внезапно спросил он.

— Я получил какое-то образование… — начал Лайам, стараясь разглядеть из своего далека, какую бумагу эдил изучает.

— Похоже, Ренфорд, что Тарквин очень любил ученых. Он оставил все вам.

— Что?! — Лайам был настолько поражен, что с него слетела вся его деланная непринужденность. — Тарквин оставил все мне?!

— Участок, деньги, имущество — все. Вы удивлены?

— Еще бы! — От волнения Лайам стал заикаться. — Мы были едва знакомы!

— Похоже, вы все-таки были ему ближе, чем кто-либо другой. Это, дорогой Ренфорд, — уже улика, это сильный ход против вас.

Лайам почувствовал, что земля разверзается у него под ногами. Но тем не менее его голова заработала четко и ясно.

— Знаете, в давние годы, когда еще только-только учреждался ваш титул, досточтимый эдил, существовало одно — теперь полузабытое — правило: если обвинение против кого-то находили ложным, то обвинителя признавали виновным в содеянном преступлении, — холодно произнес Лайам.

Кессиас хмыкнул.

— Я так и думал, что вы, как книгочей, должны это знать. Но я также думал, что ученому человеку должно быть известно и еще кое-что: на действия стражей правопорядка это правило не распространяется. Потому что иначе их работа просто застопорится. Ну как?

Задетый за живое Лайам вспыхнул. Ему и в голову не приходило, что грубоватый эдил может разбираться в юридических тонкостях. Он невольно сжал кулаки, но промолчал. Кессиас же тем временем продолжал говорить:

— Должен признаться, Ренфорд, я шел сюда с намерением застукать вас на горячем. Я полагал, что, услышав о завещании, вы запаникуете и что, если надавить как следует, вас нетрудно будет сломать. Но теперь мне кажется, что я ошибался. Вы — скверный актер, Ренфорд, слишком скверный для расчетливого убийцы. И еще я обнаружил вот эту писульку.

Эдил приподнял лист бумаги. В голосе его звучало лишь легкое любопытство.

— Меня она здорово удивила. Зачем бы ученому выписывать в столбик имена знакомых убитого, снабжая их подробными примечаниями? Зачем ему составлять перечень всех, кто посещал чародея в последние дни? Ну правда ведь — странно? Я почти готов утверждать, что этот ученый от нечего делать взял и составил список всех тех, кто мог бы прикончить старика. Я прав?

Кессиас усмехнулся. Лайам нахмурился, но ничего не сказал.

— Вы, случайно, не догадываетесь, зачем бы ученому заниматься такой ерундой?

— Возможно, — медленно произнес Лайам, стараясь сдержать гнев (он злился прежде всего на себя за то, что не потрудился прибрать злополучный список), — возможно, этому ученому показалось, что местный эдил чересчур глуп, чтобы найти убийцу, и он решил взяться за эту работу сам.

Кессиас расхохотался, заполнив чердачное помещение раскатами смеха. Он хлопнул себя по колену, не выпуская списка из рук.

— Верно! Возможно, он так и подумал! Именно так! О, вы необычный убийца, Ренфорд, необычный убийца!

Продолжая смеяться, эдил аккуратно свернул список вчетверо и сунул за пазуху. Лайам не мог сообразить, как ему быть, а потому просто ждал, когда Кессиас отсмеется.

— Пошли, Ренфорд, — в конце концов сказал эдил. — Перекусим где-нибудь вместе.

На улице по-прежнему моросило, но Кессиас выбрал одну из соседних таверн, так что они не успели промокнуть. Лайам присел к дощатому столику, с бессознательным недоверием наблюдая, как эдил, грозно хмурясь, шагает к стойке, чтобы заказать пиво и еду. Хозяин таверны принял заказ. Эдил все с тем же серьезным видом вернулся к Лайаму.

— Итак, глаза, привыкшие шарить по книгам, теперь выискивают убийцу?

Лайам кивнул. Ему очень хотелось знать, что на уме у этого мнимого простака.

— По правде говоря, Ренфорд, мне это не нравится. Я вовсе не уверен, что мне это надо — чтобы вы мутили тут воду. Я знаю, что вы считаете меня чуть ли не клоуном, — он вскинул руку, предупреждая протесты Лайама, — и, возможно, у вас есть на то право. Я не отличаюсь орлиной зоркостью и не умею читать в сердцах. Я — человек простой, и мне далеко до ученого, каким бы недотепой тот ни казался. Но при всем при том я — эдил.

— И что это означает?

Эпитет, которым его наградили, крепко задел Лайама. Ему нелегко было сдерживать раздражение, и Лайам, чтобы отвлечься, стал барабанить пальцами по столу.

— Это означает, что я не особо склонен позволять вам вести этот розыск. Однако вы в одиночку успели составить такой список подозреваемых, какого мне никогда не составить, и вы лучше всех знали убитого старика. Может быть, не так уж и хорошо, но лучше, чем кто-то другой. И потому я думаю, что не стану убирать вас с дороги.

— И что же?

Лайам едва сдержался, чтобы не наорать на служанку, которая слишком медленно расставляла на столе глиняные пивные кружки, корзинку с хлебом и солью и тарелку с горкой сваренных вкрутую яиц. Эдил тут же осушил половину своей кружки, крепко посолил хлебный ломоть, потом очистил яйцо и принялся жадно закусывать. Лайаму пришлось ждать, пока он не оросит свою глотку новым добрым глотком. Наконец Кессиас заговорил:

— А то, Ренфорд, что в результате обнаружится, что вы носитесь по городу, суете во все нос и мешаете мне работать. И, — произнес Кессиас, многозначительно взмахнув новым полуочищенным яйцом, — вы обнаружите, что я делаю то же самое.

Лайам тоже меланхолически принялся за еду. Он понял, куда клонит эдил, и его раздражение отчасти улеглось.

— Значит, выходит, что мы стоим друг у друга на дороге, эдил. Если кто-нибудь из нас не придумает, что с этим делать, мы будем испытывать затруднения.

— По правде говоря, затруднения — это слишком мягкое слово. Чересчур мягкое, да.

— Тогда что же нам делать?

Кессиас ответил не сразу — на этот раз он выжидал, пока медлительная служанка разместит на столе два деревянных блюда с горячими пирогами.

— Я могу приказать вам не вмешиваться, — сказал эдил, сложив пальцы домиком и внимательно глядя на Лайама. Потом он махнул рукой и рассмеялся. — Но у меня хватает ума понять, что вы мне не подчинитесь. Скажите, вы решили влезть в это дело всерьез? Или просто возитесь с ним из научного любопытства?

— Да, Кессиас, я решил взяться за это всерьез.

Лайам вдруг почувствовал, что очень голоден. Его вниманием полностью завладел горячий пирог с мясом и овощами, обильно сдобренный пряностями (пряности вообще были в Саузварке в чести). Эдил ел жадно и долго, глотая кусок за куском. Наконец он счел возможным заговорить, хотя рот его все еще был набит пищей.