Лев Гурский - Есть, господин президент!

Ознакомительный фрагмент

Мой шофер Санин зарулил во двор сквозь высокий арочный свод и сумел припарковаться здесь, как всегда, не с первой попытки. Блестящие сельди-иномарки держались вплотную, занимая почти свободное пространство двора. Архитектор не забыл украсить всю верхотуру здания десятками зубастых башенок и понаставить там-сям аллегорических рабочих и крестьянок, а вот придумать двор, удобный для автомобилей, — шиш, фантазии не хватило.

Наверное, во времена Сталина жильцы дома пользовались служебными машинами, которым было предписано ночевать в казенных гаражах. О грядущем классе автовладельцев, о борьбе внутри класса за место на парковке светила марксизма-ленинизма и помыслить не могли.

Я оставил охрану ждать в машине, сделал несколько шагов к дверям и коснулся пальцем сенсора домофона. По обыкновению, домофон ответил мне мелодией, похожей на шум спускаемой воды в унитазе. Когда сливной бачок опорожнили в третий раз, ожил динамик.

— Кто-о-о? — услышал я слабое дребезжанье умирающего лебедя.

— Виктор Львович, это я, Щебнев.

— Ваня? — покойницкий голос сразу зазвучал бодрее. — Молодец, что приехал. А водки ты случайно не сообразил захватить?

Хрен он умирает, разочарованно подумал я. Живучая порода. Дядя его заслуженный доскрипел почти до стольника, и племянничек еще лет десять может запросто вытянуть. За что мне такое наказание?

— Сообразил, Виктор Львович, а как же! — Я поднес поближе к динамику заранее припасенную бутылку «Astafyeff» и постучал ногтем по ее горлышку. Тук-тук-тук.

Даже если бы старику не капали проценты от издательств, он только на одну кремлевскую пенсию мог бы еженедельно закупать себе спиртное ящиками. Но в последний год наиболее сладким для него стал единственный сорт выпивки — водка дармовая.

— Так чего же ты стоишь, негодник? Поднимайся скорей.

Шум сливного бачка превратился в грохот водопада. Пластиковая, в цвет янтаря, панель домофона на миг заиграла оранжевыми сполохами. Я вступил в подъезд, изнутри отделанный под мрамор. Поднялся на лифте, чья внутренняя обшивка имитировала сандаловое дерево. Вышел и приблизился к двери с замечательной табличкой посредине — «Серебряный В., член Союза писателей».

Вместо буквы «В» с точкой здесь когда-то была буква «Г» с точкой. До самого конца 80-х квартира в высотке принадлежала тому самому дяде Виктора Львовича, писателю Григорию Серебряному — классику довоенной советской фантастики. Григорий Ильич был настоящим мастодонтом: его пухлые романы «Пылающий мир», «Властелины бездны», «Город невидимок» переиздавались, наверное, раз сто; даже в сервант моих малограмотных деда и бабки каким-то ветром занесло его «Тайну профессора Гребнева» в детгизовской «Библиотеке приключений» со стертыми позолоченными виньетками.

Едва юный Витя подрос и чуть оперился, дядя взял его к себе под крыло. С середины 60-х на обложках значились уже оба имени. Я никогда не расспрашивал бывшего шефа о сокровенных деталях соавторства, но сильно подозреваю, что в родственном дуэте первую скрипку играл по-прежнему Григорий Ильич. Виктор Львович был, говоря нынешним языком, больше промоутером, чем райтером. Общие дела у них шли, насколько я знаю, очень неплохо. Понятно, что дяде-племянничьему тандему В. и Г. Серебряных суждено было оставаться в тени более знаменитого писательского братства А. и Б. Стругацких. Однако серебро — хоть и не золото, но все-таки драгметалл. Второе место на пьедестале почета.

Кончина дяди-долгожителя совпала по времени с закатом СССР. Подобно республикам Союза нерушимого, обретший самостоятельность Виктор Львович унаследовал суверенную квартиру в сталинке, но не выиграл финансово. Книги стоили дешево, продавались плохо; навык пахать за пишмашинкой не передался вместе с жилплощадью. Из писателей пришлось идти в чиновники. И тут Виктору Львовичу подфартило. Счастливым билетом оказалась небольшая декоративная должностишка в Администрации первого президента России. Протекцию ему сделал некий любитель фантастики из этих структур. Он же стал первой жертвой бурного карьерного роста Серебряного, чьи таланты идеально совпали с временем и местом службы.

За полтора десятилетия в коридорах власти Виктор Львович многого достиг и многих обошел. Главной своей заслугой он всегда считал создание прокремлевской партии «Любимая страна» — ее программы, герба, флага и слогана. Я же все чаще склоняюсь к иному выводу: важнейшее его кадровое достижение — я. Он нашел меня, пригрел, выпестовал, вовремя отодвинулся в сторонку. Так поступают настоящие мавры. Сделал дело — и пшел на заслуженный отдых…

— «Астафьевка»? Не бог весть что, но сойдет.

Мой бывший шеф встретил меня уже при входе — давно не бритый, всклокоченный, в шлепанцах на босу ногу и в несвежей пижаме. От его многодневной щетины, от пижамы и даже от шлепанцев воняло знакомым удушливым табачным перегаром «Московских крепких».

Мысленно я признал, что за последний месяц видок у Серебряного изменился к худшему: лицо приобрело неприятный багровый оттенок, морщин прибавилось, глаза за очками выглядели воспаленными, пальцы подрагивали. Взяв у меня бутылку, он едва ее не выронил.

— Как чувствуете себя, Виктор Львович?

На лице я постарался зафиксировать участие, которого ничуть не испытывал. Неопрятность — самый скверный спутник старости. Серебряный мог бы хоть пижаму, что ли, переодеть и побриться.

— Чувствую я себя, милый Ваня, как вымирающая рептилия, — жалко улыбаясь, сообщил мне бывший шеф. — И не просто как рептилия, а как рептилия, натертая на терку и пропущенная через мясорубку. И не через рядовую мясорубку, а через скоростную. Спасибо еще, доктор твой каких-то пилюль мне надавал. Чуть полегче стало, дышать по крайней мере могу… Пойдем-ка обратно в спальню, я прилягу. Не могу что-то долго стоять — шатает.

Мы перешли в спальню, где Серебряный с кряхтением забрался на кровать и натянул простыню — конечно, опять-таки несвежую и измятую. На подлокотнике антикварного кресла у кровати мерзко чадила набитая окурками пепельница. Тумбочку оккупировал поднос с несколькими грязными рюмками, колбасными шкурками и позавчерашними, как минимум, ломтями бородинского.

He дожидаясь, пока хозяин предложит разлить водку в эту посуду а закусывать этими хлебными корками, я сказал: «Минутку!» — и отнес на кухню пепельницу рюмки, объедки. Объедки и сигаретные бычки, стараясь не дышать, ссыпал в переполненное ведро. Напрочь загаженные рюмки заменил относительно чистыми. Из холодильника достал нечто похожее на сыр, кое-как порезал здешним тупым ножом. Им же в три приема открыл не очень старинную банку лосося. Тщательно промыл вилки. Все это хозяйство составил на поднос и притащил обратно в спальню Серебряного.