Падший (СИ) - Барчук Павел

И вдруг этот глюк является в компании опера. Ходит, дышит, разговаривает. Естественно, патологоанатом занервничал. Одно дело считать сумасшедшим лично себя и совсем другое, когда твое сумасшествие становится заразным.

— Так, гражданин Марков, давайте по делу. — Валера кашлянул, покосился на меня и постарался придать себе максимально серьёзный вид. — Что вы можете рассказать о пожаре, случившемся в больнице?

Опер сидел на стуле, я стоял возле стены, опираясь о нее плечом. Мне никто не предложил место, куда можно пристроить свой зад, но я как бы и не переживал. Отсюда, из угла допросной гораздо удобнее изучать ауру патологоанатома. А я в данный момент буквально сканировал каждый миллиметр, чтоб понять, откуда у обычного человека взялся иммунитет к моему влиянию.

Как бы то ни было, я, на секундочку, — Владыка Ада. Я — Падший. Первый из тех, кто восстал против Отца. Сильнейший из всех демонов. Тогда… Какого черта? Что за фокусы?

Аура Маркова выглядела ровно так же, как и в больнице. Серая, унылая. Добавились только синие всполохи, но это — эмоции патологоанатома. Всего лишь волнение. Ничего особенного в его ауре нет. Обычный одинокий человек.

— Я уже все рассказал. Понял, что вот-вот полыхнёт, побежал в отделение, начал выводить людей. — Механическим голосом ответил Марков.

Наверное, он повторяет эту историю уже не в первый, и даже не во второй раз.

При этом взгляд Степана каждую минуту перескакивал с опера на меня. Видимо мысль о глюке упорно его не отпускала, но настаивать на такой версии в присутствии Лопатина он не стал. Потому что по всем законам логики видеть один и тот же глюк они не могут, а Валера уверенно заявил, что я точно существую.

— Любопытно. Но вот кое-кто из докторов вашей больницы уверяет, что ничего беды не предвещало. Не было никаких признаков возгорания или задымления. Соответственно ты… — Валера осекся, глянул на меня, скривился, но сразу исправился, — Соответственно вы, гражданин Марков, никак не могли заведомо знать о пожаре. Если только сами не подожгли больницу. У нас есть предварительные отчёты криминалистов и пожарных. Возгорание началось именно с морга. И оно было целенаправленным. Более того, вы закрыли в помещении участкового, капитана Иволгина…

— Нет. — Снова вмешался я.

Честно говоря, помимо отсутствия желания слушать чушь, которую несет Валера, мне еще нравилось, как он реагирует на мои фразы. Лопатин злился и я немного кайфовал от этого. Ой, да ладно! Кого обманываю. Много кайфовал.

— Что значит «нет»? — Прилизанный раздражённо оглянулся в мою сторону. — Чего ты лезешь все время, Забелин?

— Если я не ошибаюсь, а я не ошибаюсь, дверь в морг была закрыта изнутри. Данная информация тайной не является. То есть по вашей логике, товарищ старший лейтенант, гражданин Марков сначала заблокировал выход, организовал поджог, а потом просочился сквозь стены, чтоб спасать людей. Не больница, а прямо какое-то проклятое место. Один доктор мысли читает, второй не иначе как телекинезом обладает. Переносит сам себя из одной закрытой комнаты в другую.

— Слушай, стажёр! — Психанул Лопатин. Он даже схватил папочку, которую притащил с собой, и со всей дури хлопнул ею по столу. Ух, как страшно!– Я чет не понял, кто из нас опер?

— Правда? — Я изобразил оживление на лице. — То есть эта мысль не только меня мучает, да? Я вот тоже не пойму, кто из нас опер. Но если вы не в состоянии спокойно и правильно вести опрос свидетеля, могу вас заменить.

— Допрос! — Рявкнул Валера, теряя терпение окончательно. — И не надо меня заменять! Я сам… Все. Сам! Дьявол тебя подери!

— Опрос. — Настойчиво, с мягкими интонациями повторил я. Будто Лопатин — глупое неразумное дитя, а мне выпала роль доброго дядюшки. — Пока что мы имеем лишь свидетеля. Но… Вы продолжайте, товарищ старший лейтенант. Продолжайте. Понаблюдаю за вашей работой для роста собственных знаний. Только, пожалуйста, имейте в виду…

Я оторвался от стены, подошел к Лопатину, оперся рукой о спинку его стула, наклонился совсем близко и тихо продолжил:

— Нужно быть более точным в определениях. Нельзя играть словами. Слова — это оружие, которое рвёт мироздание на кровавые дыры. Слова — это камешки. Произносишь что-нибудь вслух, и оно начинает твердеть. Произносишь это достаточно громко, и оно уже превращается в стену, через которую не пробиться. Постарайтесь не упоминать без нужды дьявола. Последнее что вам нужно, это большой каменный Люцифер на вашем пути.

Закончив фразу, я еле заметно выдохнул прямо в макушку Лопатина, потом выпрямился и снова отошел к стене.

Глупый смертный не понял, что вместе с воздухом я выпустил маленькую частичку Флёра. Теперь Валера будет плохо спать по ночам. Его постоянно будет мучать состояние неудовлетворённости. Потому что ровно в это мгновение он сделал первый шаг туда, где очень скоро вручит свою душу на блюдечке не самому лучшему парню.

Старший лейтенант позвал меня сам. Меня. Люцифера.

Любая фраза, в которой упоминается одно из моих «рабочих» имен, становится сигнальным маячком, оповещающим — человек готов стать должником Владыки Ада.

Валера около секунды сидел, не двигаясь. Патологоанатом, кстати, тоже. Только в отличие от опера, Марков был очень даже в трезвом уме и здравой памяти. В мою сторону он смотрел слегка округлившимися глазами и явно пытался понять, кто из нас троих псих: опер, который упорно обвиняет Степана в поджеге, сам Степан, который за последние сутки видел очень много странных вещей, или Антон Забелин, который почему-то все меньше и меньше похож на обычного мажора.

Наконец, Лопатина отпустило. Он тряхнул головой, прогоняя лёгкий туман, окутавший его мысли, шумно вздохнул, несколько раз дернул щекой, а затем, словно ничего сейчас не произошло, демонстративно повернулся к патологоанатому и принялся дотошно расспрашивать его о каждой секунде перед пожаром.

К вопросам опера я прислушивался внимательно, как и к ответам Маркова. Патологоанатом упорно рассказывал версию, которая частично была верной. Вот только сюжет его рассказа начинался с того момента, когда он забежал в больницу. Что было до этого, Степан упорно отказывался обсуждать.

— Гражданин Марков, вы издеваетесь? — Лопатин уже по третьему кругу пытался выяснить, какие события предшествовали пожару, но у него никак не получалось. — Ещё раз спрашиваю, где вы были с половины первого до часа сорока пяти? У вас чуть больше шестидесяти минут просто куда-то выпали. Только не рассказывайте про глубокий крепкий сон. Иначе, как вы тогда оказались на улице?

— Не помню. — Упрямо повторил Марков, быстро зыркнул на меня глазами и тут же отвел взгляд в сторону.

Что лишний раз подтверждало, все он помнит. Но больше не хочет выглядеть идиотом. Потому как весь медперсонал ни сном, ни духом ни о каком Забелине не знает, по крайней мере в рамках спасения его жизни. При этом, очевидно, я есть и стою здесь, в комнате. Видит меня не только Степан, но и Лопатин.

Значит, глюк все-таки мог быть, но не сейчас, а тогда. Видение в лице мажора, явившегося предупредить Маркова о пожаре — это, конечно, лютейшая дичь, но даже она по мнению патологоанатома казалось более достоверной, чем реальные события. Считать Антон Забелина знаком свыше проще, чем поверить во внезапную амнезию всех врачей и медсестер разом.

— Идиотство, какое-то! — Лопатин в сердцах схватил свою ненаглядную папочку и потряс ею перед носом патологоанатома. — Вот! Здесь есть показания ваших коллег! Вам светит неумершая 167-я часть два…

— Товарищ старший лейтенант… — Я решил, мне снова пора вмешаться, пока опер не начал разбрасываться статьями уголовного кодекса. — Вы давите на свидетеля.

Защищать Степана хотелось просто из принципа. Естественно, виновного они не найдут, потому что виновный — это я. Но раз уж полиции нужен козел отпущения, пусть им будет, к примеру, капитан Иволгин. Вот участкового я готов уличить во всем. Собственно говоря, именно это и планирую сделать. Направить мысли Лопатина в нужную сторону.